Затем начались нападки и на журнальные материалы.
«Из готовой верстки № 9-10 он вынул рассказы Успенского за то, что в них рассказывалось о "микроклимате" ленинградской осады. Поликарпов усмотрел в этом влияние антимарксистских теорий Тэна. Скандалы по отдельным вопросам участились…» — писал Тарасенков.
Лев Успенский был прекрасным писателем-петербуржцем, приятелем Вишневского и Тарасенкова по Оперативной группе писателей Пубалту (Политическое управление Балтфлота). Интеллигентный, остроумный рассказчик, мужественный человек, проведший всю блокаду в Ленинграде, вместе с Всеволодом Азаровым, Александром Кроном, Николаем Чуковским, Александром Яшиным, Верой Инбер и другими писателями. Между ними, прошедшими голод, бомбежки, госпиталя, сложилось особое военное братство.
То же было и с Верой Инбер, представившей в журнал свой блокадный дневник, который назывался «Почти три года», в котором было множество страшных страниц, связанных с блокадным Ленинградом. Поликарпов выступил категорически против публикации, обосновывая свой протест личным характером записей Инбер, однако редколлегия обошла запрет. «Об Инбер он не выражался в разговорах наедине иначе как "Вера Ёбнер"…». Опубликовать ее дневник оказалось возможным только благодаря поддержке заместителей главы Агитпропа Еголина, Иовчука и Орловой. Наиболее любопытна среди них фигура Александра Михайловича Еголина (профессора-некрасоведа). На тот момент он был почти либерал, активно помогал Тарасенкову бороться с Поликарповым. Но уже в 1948 году его назначат директором Института мировой литературы (он занимал эту должность до 1952 года), где под его руководством будет проходить изгнание из института евреев-космополитов. В конце 50-х годов он «прославится» своими похождениями вместе с бывшим начальником Г. Александровым; их обвинят в аморалке — на даче в подмосковной Валентиновке будет раскрыт подпольный бордель, где ответственные работники встречались со студентками литературного и театрального институтов.
Поликарпов держал нос по ветру и потому уже в 1945 году не раз заводил с Тарасенковым разговоры на темы о том, что в «Знамени» печатается слишком много авторов с нерусскими фамилиями. «Не думайте только, что я антисемит, — предупреждал тут же Поликарпов». Кроме Веры Инбер, он нападал на Маргариту Алигер, а Ольгу Берггольц называл эстонской еврейкой.
«Фыркал Поликарпов на "Молодую гвардию" Фадеева, говорил, что это не ахти какое произведение, но на этот раз на открытую борьбу не решился».
Тарасенков рассказывает, что Поликарпов всеми способами пытался повлиять на него, предлагая ему стать своим агентом в журнале, искушал выгодными материальными предложениями. Но Тарасенков слишком ценил свою независимость и ни на какие предложения не соглашался. Их отношения окончательно испортились в связи с публикацией повести Веры Пановой «Спутники». Поликарпов категорически требовал редколлегию запретить повесть.
В письме в редакцию он писал:
Членам редколлегии журнала «Знамя».
Я ознакомился с рукописью В. Пановой «Спутники» («Санитарный поезд»), принятой вами для опубликования, кажется, в первом номере журнала в 1946 году. Считаю это произведение ошибочным, извращающим действительную картину быта и семейной жизни советских людей. В романе Пановой преобладают мелкие люди, запутавшиеся в семейно-бытовых неурядицах. По существу говоря — это несчастные люди, у которых война — выбила почву из-под ног. Намеченная автором галерея персонажей — представляет собой убогих в душевном отношении людей. Публикация произведения в таком виде была бы грубой ошибкой. Я категорически возражаю против опубликования романа В. Пановой и настаиваю на проведении специального заседания редколлегии с участием автора и моим заявлением об этом произведении.
С уважением Д. Поликарпов.
24.XII.1945 г.
Тарасенков и редакция были категорически не согласны с подобным взглядом на повесть Пановой, да и первый номер «Знамени» уже был сверстан и сдан в печать. Но на письмо Поликарпова надо было реагировать, и потому Тарсенков срочно созвал редколлегию, где получил коллективное одобрение повести «Спутники» с учетом мелких доработок. Сам же решил подстраховаться, позвонил Еголину и Иовчуку с просьбой прочесть повесть Пановой и поддержать его. Когда повесть вышла, буквально на следующий день было множество восторженных звонков, в том числе и из ЦК, с поздравлениями в адрес писательницы. Еголин спрашивал о Пановой, просил рассказать подробно, о чем она пишет еще.