Всего вам лучшего обоим.
Б<орис>.
В книге 3335 стр<ок>. Старых просьб (и долгов, и т. д.) не повторяю[154].
А тем временем 20 октября Тарасенков отправляет наверх замечания к сборнику «Избранных переводов» Б. Пастернака.
В целом сборник приемлем. Однако необходимо:
1. Расположить материал так, чтобы в отделе переводов братских поэтов СССР сначала шли классики, затем современники. То же самое надо сделать в отделе, составленном из переводов западных поэтов.
2. Снабдить все стихи авторскими датами их написания.
3. У Рафаэля Альберти восстановить второе стихотворение <…>.
4. Безусловно, снять стихи Верлена, не стоит давать это декадентские произведения.
5. Снять стихи Исаакяна, пессимистические, написанные до революции, дающие неверное представление об этом поэте, работающем сегодня.
6. Из стихов Леонидзе надо добавить «Тбилисские рассветы».
7. Снять стихотворение Надирадзе «Окраина»; оно слишком созерцательное.
8. Снять «Песню литовского легиона» Словацкого.
9. Снять стихотворение Чиковани «Работа», оно дает неверное представление о сущности творчества советского поэта.
10. Снять поэму Шевченко «Лирика»; она может быть истолкована сегодняшним читателем как вещь религиозная.
11. Снять два стихотворения О. Лысогорского — «Последнее сражение» и «Хранитель жизни». Эти вещи устарели»[155].
Судя по лицевому счету, где сохранились списки выплат по договорам «Советского писателя», Б.Л. Пастернак получил причитающуюся ему сумму 1 ноября 1948 года. Книга же стояла в плане издательства на 1949 год[156].
Матусовский спустя годы (в 1982-м) рассказывал Наталье Соколовой о том, как «проскочил» космополитические времена (но о Пастернаке не упоминал).
«Вообще, как поэта меня мало затрагивали. Но я имел неосторожность накануне космополитической истории согласиться на отчаянные уговоры Тарасенкова и стать заведующим отделом поэзии в изд<ательстве> "Совпис". Толя меня просто преследовал, без конца звонил Жене и просил на меня подействовать.
А когда начали преследовать евреев, Толя меня вызвал и прямо сказал: "Миша, вам лучше уйти". Я ушел.
За время моей работы я выпустил прелестно изданного "Рыжего Мотеле" со своим предисловием. Потом оказалось, это сионистское произведение! Тираж весь пошел под нож! Сохранилось только два-три экземпляра у любителей. Один экземпляр, разумеется, был в библиотеке гурмана Тарасенкова, он с удовольствием мне его показывал (обожал раритеты), нежно поглаживая корешок, хотя ничего не сделал, чтоб отстоять тираж.
С милым юмором рассказывал мне, как он, пренебрегая опасностью, утаил книгу, вынес из издательства. Двуличный был человек, эта двуличность в него въелась, стала его сутью.
Потом, на знаменитом собрании после статей Грибачева, меня поминали именно как зав<едующего> поэт<ическим> отд<елом>. Сам Грибачев сказал, что надо разобраться, что там навыпускал Матусовский. Помню, меня встретил И.Г. Эренбург и сказал: "Что Миша, уже и за Вас взялись?"
И Сельвинского и Антокольского прорабатывали прежде всего за то, что они написали (в конце войны или во время) стихи о трагической судьбе еврейского народа.
Об этом не говорилось прямо, но это имелось в виду <…>.
Стихотворение Павла Григорьевича, помню, называлось тремя еврейским словами, написанное русскими буквами. Это была первая строка еврейской похоронной молитвы или псалма»[157].
Тарасенков так поступал не только по отношению к Матусовскому, но и к лучшему другу Данину, которого уговорил быть редактором книги стихов Багрицкого. Он освобождался от евреев-редакторов, желая вывести из-под удара издания и себя, а затем уже потихоньку старался помочь собратьям. Отстоять тираж в условиях разразившейся кампании было немыслимо.
В сентябре 1948 года в журнале «Большевик» выйдет статья Тарасенкова «Советская литература на путях социалистического реализма», в которой он, видимо, пытался подстелить соломку под сборник переводов Пастернака. Он писал:
Декаденты трактовали сущность и задачи искусства в духе субъективного идеализма. <…> Английский эстет Оскар Уайльд объявлял искусство ложью. Более витиевато это высказал Борис Пастернак в своей книге «Охранная грамота». Он написал: «Искусство интересуется жизнью при прохождении сквозь нее луча силового… Направленное на действительность, смещаемое чувством, искусство есть запись этого чувства, искусство есть запись этого смещения». Таким образом, искажение действительности объявляется Пастернаком «одной из отличительных особенностей искусства»[158].
154
Неизвестный Б. Пастернак в собрании Томаса Н. Уитни // Новый журнал. 1984. Кн. 15. С. 52.
158