Агранович, встречавшийся с Симоновым в Переделкине накануне выступления, спросил, как он может участвовать в таком безобразном действе. На что тот ответил: «Лучше это сделаю я, нежели Софронов».
Наталья Соколова, очень внимательно отслеживала все, что говорили о Симонове, и здесь было много личного. Когда-то они учились в Литинституте, он был ее первым мужем. Она записывала разговоры в кулуарах.
«После доклада К. С<имонова>. Обмен репликами.
— Сотрудничает с палачами.
— Он иначе не может. Речь вдет о его голове.
— Скорее о его месте в иерархии. О том, останется у него власть или нет. Один раз спустят по ступенькам — а потом сумеет ли подняться и стать прежним Симоновым?
— Писатель без власти — это его не устраивает.
— Блестящий доклад. Принес минимум вреда, не расширил — почти не расширил круг прорабатываемых.
— Как же, назвал три новых имени. Шкловский, Гельфавд, Мацкин. <…>»[204].
От Грибачева досталось Маргарите Алигер, которой приписали то, что она уходит со столбовых путей советской поэзии и «перепевает» Ахматову. На это тут же появился устный ответ:
ГРИБАЧЕВУ
Наталья Соколова описывает свой разговор с Алигер после собрания.
«Возвращение с Маргаритой Алигер. Не жалуется, держится молодцом.
Смысл ее признаний таков: мое положение не такое уж плохое, поскольку 1) у меня действительно есть ошибки; 2) мне инкриминируется примерно то самое, что я сама себя могу инкриминировать; 3) но я сама себе могу предъявить больший счет, чем Грибачев.
У него критика бедная (взял цитату, нашел — декадентское уныние и похож на Ахматову), а я себя способна критиковать не по цитатам, не по строфам, в силах смотреть глубже, в корень»[205].
Алигер ругает себя за то, что описала Дом Друзей, дом Павла Антокольского. Конечно же, она боялась, что могла подставить под удар тех, кто был описан в поэме. Но почему-то о поэме тогда забыли. Позже М. Алигер напишет в воспоминаниях о том времени (правда, все куски о космополитах будут вычеркнуты редактором), что тогда ей-то казалось, что она совершала какие-то ошибки, а на самом деле людям, клеймившим ее, — нужно было, чтобы ее просто не существовало, не было на свете.
Закончил Софронов свое выступление такими словами: «Мы выкурим из всех щелей людей, мешающих развитию нашей литературы».
И выкуривание началось. А в ответ эпиграммы, анекдоты, шутки, единственное, что могло излечить от страха.
«Положение на литературном фронте. Сводка. Данин изранен. Рунин изрублен. Раскин затаскан»[206].
Софронов фактически взял в свои руки бразды правления ССП. В агентурном донесении «источника» о беседе с драматургом Н.Ф. Погодиным от 9 июля 1949 года:
«…Я скажу вам откровенно, — говорит Погодин, — что Софронов в ССП — полный хозяин. Даже во времена РАППа мы могли выступать с критическими замечаниями, а теперь за каждое критическое слово о пьесах Софронова и Кожевникова приходится расплачиваться…
Софронов и Кожевников сосредоточили в своих руках все руководство подбором репертуара для наших театров.
Начальник управления театров и Комитета по делам искусств В.Ф. Пименов почти через день бывает у Софронова на даче… Софронов находится вне критики… У всех создается впечатление, что Фадеев верит только Софронову. Симонов, после того как Софронов на собрании назвал его пособником космополитов, почти не вмешивается в эти дела. Фадеев же почти не бывает в Союзе… Ведь мы все знаем, что Фадеева надо беречь и ни в коем случае не приглашать его выпить… У нас, старых писателей, создается впечатление, что Софронов просто спаивает Фадеева…»[207].
В травле собратьев по перу приняли активное участие главный редактор Литературной газеты» В. Ермилов, Л. Никулин. «Литературная газета» все два месяца проведения кампании создавала впечатление у читателя, что существует заговор космополитов. Создателями группы считались восемь человек критиков-антипатриотов и Альтман. В Ленинграде их будто бы поддерживали С.Д. Дрейден, H.A. Коварский и Л.З. Трауберг.