А был комсомольским работником из глубинки, журналистом-организатором, грубоватым и прямым, не без выдумки, с превосходным знанием повадок и слабостей партийной и комсомольской бюрократии, функционером, отлично вписавшимся в мир полуправды, иерархически регламентированных ценностей. Плотная, крепкая, плечистая фигура; массивная, совсем не щегольская палка, на которую он опирался при нездоровых ногах; широкая физиономия под русой, небрежной шапкой волос — все это по первому впечатлению располагало к нему. Вот уж кто человек из народа, воистину свой парень…»[213].
Механизмы превращения «редакторов» в авторов пьес Сурова, подробно описан А. Борщаговским в книге «Записки баловня судьбы», и не хотелось бы повторяться, можно лишь добавить, что хотя комиссия Союза писателей в середине 50-х годов и доказала несостоятельность Сурова как драматурга, за него вступились товарищи по «тайному ордену» — Аркадий Первенцев и Анатолий Софронов.
Его приятель-антисемит М. Бубеннов, автор «Белой березы», в 1951 году, когда спадет волна антикосмополитической брани, вдруг вернет всех к этой теме статьей в «Комсомольской правде» — «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы». С Анатолием Суровым они часто выпивали, гудели в клубе писателей, но однажды они подрались в писательском доме на Лаврушинском, 17. Может, эта история и забылась, и стерлась как старый анекдот, но остался знаменитый сонет Э. Казакевича. Он цитировался и комментировался многими литераторами, в том числе и Б. Сарновым, но я приведу версию, а главное рассказ о том событии, сохранившийся в архиве М.И. Белкиной.
СОНЕТ
Внизу приписка. Автор «Сонета» Э. Казакевич. Записал А. Тарасенков».
Далее идет комментарий Марии Иосифовны.
«В основу "Сонета" лег подлинный эпизод, который произошел в нашем доме на Лаврушинском переулке, доме 17. Все мы жили в новом корпусе, и Бубеннов, и Казакевич (в одном подъезде), и мы в соседнем. К Бубеннову пришел в гости Суров. Оба напились и, что-то не поделив, полезли в драку. За неимением шпаг и кинжалов в ход были пущены вилки. Был такой шум и драка (окна были раскрыты, дело было летом, около Третьяковки всегда людно и всегда дежурят милиционеры), что вмешалась милиция, но дело замяли. Конечно, в Союзе об этом узнали, да и все в доме. Я через месяц меняла паспорт и начальник нашего отделения, узнав, что я из дома писателей, заперся со мной в кабинете и стал расспрашивать, как живут писателя? Как пускают в ход "столовое серебро"? Сонет Эмика был известен»[214].
Добавим, что Б. Сарнов, комментируя этот сонет в своих воспоминаниях, писал, будто бы в создании сонета принял участие и Твардовский, и ему принадлежит замечательная строка «столовое вонзает серебро».
Сурков, которого не любили за его пламенные речи, ниспровергающие Пастернака и других достойных писателей, люто ненавидел антисемитизм, а также Софронова, Бубеннова, Первенцева, Грибачева. Когда «власть переменится», то именно он станет наступать на Фадеева, не только как на сталинского любимца, но и как предводителя своих закадычных врагов.
Наталья Соколова вспоминала:
«Сурков любил говорить с сарказмом:
— Ну, кто у нас в секретариате Союза?
Симонов, дворянин, по матери княжеского рода, сын царского полковника, белоэмигранта. Софронов, сын расстрелянного казачьего офицера. Первенцев, сын попа. Такие настали времена. Что и говорить, я, сын рабочего и столяр по специальности, чувствую рядом с ними себя черной костью»[215].
Софронов как-то пожаловался на фронте своему приятелю-однополчанину, что там, где все выкладываются на 100 процентов, ему надо на все 200, так как погибший в Гражданскую отец был противником Советской власти, а мать — немка, прожила на Дону оккупацию. Вот он и старался.