5 сентября. — У писателя никогда не будет общего языка с чиновником. Чиновник живет набором слов, писатель — отбором. Слово же — единственное отражение внутреннего мира.
Кажется, это сказал Борис Степанович Житков: писательство — это жажда делиться. Очень метко.
10 сентября. — После обеда смотрел опять «Гамлета» с Оливье, вспоминал возмущение Ливанова.
По рисунку, игре, деталям постановки — превосходно, и весь фильм сильно впечатляет.
Тем, кто отвергает трактовку Оливье, следует помнить, что желающий познать себя должен познать других: нельзя найти толкование образа в одном своем «я», — мир участвует в толковании наравне с «я».
Разговор после демонстрации фильма: «Гамлет» не пригоден, не может послужить материалом для экранизации... Почему? Решительно любое литературное, сценическое, вообще словесное произведение — пригодный «материал» для экрана кино.
Но также решительно любое словесное произведение, будучи экранизировано, перестает быть тем, чем оно было, а становится лишь фильмом по словесному произведению, по его мотивам, теме, сюжету и т. д. Можно экранизировать Библию, Коран, равно Шекспира, Фирдоуси, Льва Толстого, и все это никогда не будет ни Библией, ни Шекспиром и т. д., а будут фильмы. Либо допускать такое перенесение поэзии на полотно, либо запрещать это делать.
Но ожидать от кино, что оно станет Шекспиром или Толстым, нельзя. Оно не станет и «Первыми радостями» Федина. Однако перенесение осуществляется, и я соглашаюсь, чтоб это делалось, отлично заранее зная, что роман никогда не будет воплощен на полотне, а кинематограф, плохо ли, хорошо ли, воспользуется лишь мотивами романа.
Фильм может получиться либо нет. В этом смысле я говорю, что «Гамлет» получился. Это превосходный фильм, а ничуть не превосходный Шекспир.
23 сентября.
Дача.
— Сегодня начал писать. И все как будто с трудом. Но мысли возвращаются к теме легко — вхожу опять душою в Ясную, и хочется продолжать. Главное — оторваться от текущей жизни.
Днем зашел ко мне Леонов, прервал меня на полчаса, но я был ему рад и обещал прийти к нему. Сейчас уже ночь, я читал книжки о Ясной, опять потянуло писать, и думаю — пойдет.
Вечером смотрел леоновский сад. Ботаники дивятся его разнообразию, он и правда хорош, несмотря на прихотливость. Богат, пышен, красочен, и все в нем редкостно, непохоже на наши дачные русские сады, — он словно чужеземен. В планировке весь писательский характер Леонова, — ходишь по дорожкам, и все как будто новое, а вместе с тем будто крутишься по лабиринту и возвращаешься назад.
Мы потом вели долгий разговор, и он провожал меня. Подарил мне «Русский лес» и настоял, чтобы я сделал надписи на всех томах моего собрания, так же, как сделал он на своем.
Я совсем не похож на него. Но дороги наши вьются поблизости, и мы идем почти рядом уже 30 лет. Мы никогда не пойдем по одной дороге, как никогда не вырастили бы одинакового сада, но в чем-то мы схожи все-таки, должны быть схожи, иначе наше приятельство оставалось бы объяснить только полной противоположностью. Вряд ли это возможно.
28 сентября. — Два последних вечера — за книгой Андрея Николаевича Лескова о своем отце. Хорошо, в подробных черточках вспоминаю по Ленинграду крепко-складную фигурку этого умнейшего старика, и очень мне его жалко, что он — восьмидесятипятилетний — не дожил до выхода многострадального и примечательнейшего в истории русской литературы труда своего — не дожил всего двух лет. Как справедливо было бы, когда бы судьба прикинула к 85-ти еще и эти два годика, чтобы старик подержал в руках новорожденный плод редкостного, несгибаемого своего вдохновения. Ведь то, что готовая, набранная книга вместе с оригиналом погибла в ленинградскую блокаду, а потом во второй раз была написана, когда автору шел девятый десяток, — поистине небывалое чудо. И книга вышла небывалой и жанром, и существом темы. Исследование и мемуары, портрет средствами документации, дневник, историческая картина нравов, быт самый живописный и на его фоне — психология художника-самородка и человека целой эпохи российской литературы. На такое дело только и могло хватить 85-летней жизни — с меньшим запасом этакого груза не поднять. Какая жалость, что уже не поблагодаришь за книгу Андрея Николаевича лично!
29 сентября. — <...> Вечер.
Послал телеграмму Сергееву-Ценскому по поводу 80-летия его.
На днях — неожиданная смерть Вайскопфа. Знал его очень давно, последний раз встречался в Берлине прошлый год, — он очень нравился мне. Писал он по-австрийски элегантно. Весь строй представлений его о мире рожден первой мировой войной. Он сверстник мне по духу времени, — кашу ели мы из одной миски, и готовил нам ее один и тот же европейский повар. Спасибочки ему, покормил...