Что касается Древней Греции и монеты, то истоком изображения, естественно, следовало считать миф о Тезее и Минотавре, тем более что над лабиринтом обозначено было название Кносса, столицы Крита. Только почему он так похож на соловецкий?
Проще всего было предположить, что кто-то из древних греков совершил в IV веке до нашей эры путешествие в северные страны, увидел лабиринт, изумился и, вернувшись, сообщил своим соотечественникам, как должен был выглядеть в мифические времена Миноса мифический Лабиринт.
Ничего невероятного в таком предположении нет. И Эллада, и Крит, и Малая Азия были связаны с Севером. С берегов Балтийского моря через всю Европу к Средиземному морю тянулся «янтарный путь», а с Британских островов через Галлию и Германию еще в бронзовом веке поступало необходимое для металлургов олово. Больше того, история сохранила нам имя человека, именно в IV веке до нашей эры совершившего плавание на Север вдоль берегов Европы. Пифей из Марсалы (современного Марселя) был предприимчивым купцом и отважным мореплавателем. Его записками пользовались все последующие географы и путешественники и так их наконец изорвали и замусолили, что современным ученым остается только спорить и гадать, как далеко продвинулся на Север древний грек в своем плавании и что он видел.
Вряд ли Пифей был первым и единственным, но об остальных мы ничего не знаем.
Монета и анализ северных лабиринтов навели меня на мысль, что между северными каменными лабиринтами и критским, в котором Минос содержал Минотавра, гораздо больше общего, чем сходство на рисунке монеты. С тех пор как Артур Эванс в конце прошлого столетия начал откапывать Кносский дворец, представляющий бесконечную сеть многочисленных залов, комнат, переходов, лестниц и дворов, установилось мнение, что древние афиняне, которым мы обязаны всей этой историей, под мифическим лабиринтом подразумевали именно Кносский дворец, воспоминание о котором передавалось из поколения в поколение. Предположение такое казалось правильным еще и потому, что в одной из своих книг «отец истории» Геродот рассказывал о египетском лабиринте, представлявшем собой помещение со множеством комнат.
Так ли было на самом деле? Я знал, что в то время расцвета «классической» археологии, когда в каждом мифе пытались открыть не только «рационалистическое зерно», но и поставить миф в прямую связь с каким-либо установленным фактом, мнение о тождестве Кносского дворца и лабиринта Миноса стало общепринятым. Труднее было понять, почему никто не усомнился в подобной аналогии в середине нашего века, когда стало ясно, что гибель крито-микенской культуры, такой богатой, своеобразной и яркой, равно как и разрушение Кносского дворца, произошло раньше, чем ахейцы, основатели Афин, появились в Аттике. Но это так, к слову…
Начав книгу с мифа о Тезее и Минотавре, я попытался немного показать и сложность самого мифа, казалось бы столь известного, и те глубины, которые может найти в нем заинтересованный исследователь. Теперь же, когда загадка лабиринтов дала достаточную пищу для ежедневных размышлений, античная монета заставила меня снова вспомнить о мифе. Порой я ловил себя на том, что рассматриваю его, как биолог рассматривает новый, только что попавший в его руки вид, размышляя, чем он может быть полезен и как укладывается в общую картину жизни и эволюции видов.
В древнегреческом мифе меня интересовал лабиринт. Конечно, можно было принять старую точку зрения Эванса, что лабиринт — это Кносский дворец, успокоиться на Геродоте, но каким образом в такой последовательности найти место монете? Двойная спираль не имела ничего общего ни с планом раскопанного Эвансом дворца, ни с любым возможным истолкованием такого плана. Она могла изображать только один, хорошо знакомый мне предмет — каменный лабиринт. Первобытный жертвенник.
А почему, собственно, критский лабиринт, о котором вспоминает миф, не мог быть именно таким жертвенником? Это потом уже обыкновенный жертвенник-алтарь фантазия поэтов разукрасила и превратила во дворец, а человеческое легковерие связало его с египетским лабиринтом. Кто мог дать точные сведения, как выглядел лабиринт Миноса? Жертвы? Они не возвращались. Тезей? Но Тезею было некогда. Все-таки Тезей был сыном Посейдона, был рожден не для отчетов, а для свершения подвигов, после подвигов он возвращался усталый, принимал почести, ванну, и… кто упрекнет его в мелких погрешностях рассказа, которые так разукрасили бездельники поэты?! Нет, только я!