Выбрать главу

Таня тихо ахнула:

— Бревна?! Так ведь это свайное поселение!

— Что, свайное поселение нашли? — Олег даже не был удивлен, словно такие открытия происходят каждый день.

— Поехали, скорей поехали!

Сергей растерялся от моей оперативности.

— Куда, куда? Постой! Ничего не случится. Я уже позвонил в Берендеево, попросил директора, чтобы они ничего там не трогали. Оказалось, на этом участке еще с мая находки идут! Пришлось отругать, что не сообщили. А теперь они все равно здесь прекращают работу — торф кончается. Так что все в порядке. Через два дня и поедем — меня завтра директор не отпустит…

— А точно они не будут трогать? А если мальчишки начнут копать?

— Да не волнуйся ты, все наше будет!..

3

Разговоры и толки не смолкали весь остаток дня. Сергей уехал, оставив мне наконечники, с которыми я не мог расстаться. Ну, один… Бывают такие находки! На том же Берендеевом болоте, на огородах, нашли костяную стрелу — не такую, как эти, граненую, более позднего времени. И — ничего больше. Как она там очутилась? Загадочна и таинственна страна берендеев! Каждый год я собирался поехать на это болото, и все что-то мешало. Неужели от стоянки ничего не осталось? Нет, все равно! Как бы ни была она разрушена, для археолога это клад.

Вечером, после ужина, я отправился звонить в Москву.

Дом, в котором находилась база экспедиции, стоял на берегу маленькой речки Вексы, текущей из Плещеева озера в озеро Сомино. На два километра по правому ее берегу растянулись дома поселка. Эти два километра можно было пройти берегом, но, живя здесь, я привык всюду передвигаться на лодке, как это делали местные жители.

Река петляла в извилинах берега, подмывала нависшие темные кусты, журчала на перекатах. Дома поселка то нависали над самой водой, то скрывались за кустами. На противоположной стороне к реке подступал лес.

Начав заниматься неолитом и приехав в Переславль, вот так, спускаясь на лодке по реке, я открывал новые и новые стоянки. Почти на всех песчаных мысах виднелись остатки неолитических поселений. В обрывах над водой чернели полосы культурного слоя. То там, то здесь из него высовывались черепки и куски кремня. Я не мог пройти мимо даже самого маленького черепка. Каждая новая находка, каждый новый наконечник стрелы из желтого, красного или лилового кремня, каждый скребок рождали удивление и восторг.

Через это проходит каждый археолог. Путь в науку похож на длинную лестницу со множеством ступеней, по которой равнодушно шагать могут только ограниченные люди.

Одно из первых чувств, приобщающих молодого археолога к будущей работе, к истории, — это тот восторг, который поднимается в нем, когда в его руке впервые оказывается такой вот кусочек давным-давно исчезнувшего мира. С годами это чувство притупляется, но никогда не проходит полностью. Оно особенно сильно в юности. Ты сам еще молод, тебе недавно исполнилось двадцать лет или даже не исполнилось, а на твоей ладони лежит кремневый нож или кусок сосуда, который сделал человек пять тысяч лет тому назад. Пять тысячелетий — и двадцать лет! От ощущения огромности времени невольно кружится голова. И не один кусочек — их много. Ты вглядываешься в них до боли в глазах, хочешь понять, какие тайны они несут в себе, но черепки молчат. Заговорят они потом, значительно позже. И сейчас, в сущности, тебе важен не сам предмет, а время, которое в нем как бы заключено.

Уже значительно позднее — когда приходят опыт и знание, когда вещи перестают быть разрозненными предметами, превращаясь скорее в символы, свидетельства сложных исторических процессов, указывающих путь племен и судьбы культур, — странствуя по лесам и рекам, ведя раскопки, ты оказываешься свидетелем событий, которые не могли понять и уловить даже их современники. В спокойной зелени болот ты слышишь плеск волн умершего озера. На пустых буграх поднимаются перед тобою небольшие хижины и вигвамы рыболовов. Сквозь сизый вечерний туман ползет дым костров. И даже мелкие угли, которые собирают на раскопе рабочие, обжигают тебя горячим огнем прошлого.

Ты научаешься видеть сквозь современный пейзаж тот, древний, угадываешь русла давно высохших и заросших ручьев и речек, слышишь плеск рыбы и чувствуешь, как бьется она на конце костяной остроги, предвидишь судьбы людей и их потомков на протяжении тысячелетий.

На первый взгляд это фантазия. На самом деле — наука.

Чтобы понимать закономерности истории и предугадывать их, понимать язык вещей, надо понимать и чувствовать тех людей, историей которых ты занимаешься. Их жизнь можно описать. Но по-настоящему понять ее и разобраться в ней можно, только почувствовав изнутри. Так изнутри, как этнограф вживается в быт исследуемого им племени, я проникал в неолит, становясь попеременно то рыбаком, изучающим повадки рыб, то охотником, который читает у водопоя и на звериной тропе жизнь обитателей леса.