Судя по его деятельности, Агасикл, вероятнее всего, стоял во главе города, быть может, даже организовал само переселение гераклейцев в Крым.
Но Херсонес не стал бы Херсонесом, таким важным торговым центром, если бы он ограничил свою территорию только теперешним Севастополем. Плодородной земли вокруг города было немного. Рядом начинались горы, населенные дикими и враждебными таврами, которые, по рассказам древних писателей, приносили в жертву богам попавших в их руки чужеземцев.
Зачем же тогда было основывать город именно на этом месте? Из-за гаваней? Ведь дальше, на запад, начиная от Евпатории, простираются степи с плодородными каштановыми почвами.
Да, на них и рассчитывали херсонеситы. Но расчет был сложнее, а прицел дальше. Северо-западный Крым, где они основали Керкинитиду и Калос Лимен, должен был стать житницей Херсонеса, основной сокровищницей херсонеситов. А центр государства, Херсонес, они с расчетом поставили у подножия гор, затруднявших продвижение вражеских армий, и на самой южной оконечности Крыма, почти рассекающей Понт Эвксинский на две части. Херсонеситы хотели постепенно захватить в свои руки всю черноморскую торговлю, держать под контролем кратчайший путь за море.
Впрочем, еще требовалось доказать, что Тарханкут был житницей Херсонеса. Археологи об этом могли только догадываться, читая строки знаменитой «Присяги» херсонеситов, найденной при раскопках города: «Клянусь Зевсом, Землей, Солнцем, Девой, богами и богинями олимпийскими и героями, которые владеют городом и землею и укреплениями херсонеситов: я буду единомыслен относительно благосостояния и свободы города и сограждан и не предам ни Херсонеса, ни Керкинитиды, ни Прекрасной Гавани, ни стен, ни прочих земель, которыми херсонеситы владеют или владели, ничего никому — ни эллину, ни варвару… и хлеба вывозимого с равнины не буду продавать и вывозить в другое место с равнины, но только в Херсонес…»
Щеглов был уверен, что именно здесь, на Тарханкуте, следует искать разгадку мощи и благосостояния херсонеситов. И в клерах Калос Лимена, на теперешней базарной площади Черноморска, и в том поселении, на которое я наткнулся у Оленевки, Щеглов видел подтверждение своей правоты…
Пустая каменистая степь плыла и качалась в мареве нагретого воздуха. «О какой дороге упомянул Щеглов?» — думал я, выйдя за город. Дорог в степи было много: справа, между полями, пылили по грейдеру машины; прямо, среди заплывших окопов и траншей, оставшихся от войны, тянулись случайные колеи, тропки, пересекавшие друг друга, белели россыпи камня. Слева в полукилометре синело море.
Дорога — древняя, новая? Вероятно, все-таки древняя. Я начал приглядываться к ложбинкам, буграм и неожиданно заметил, что далеко не все камни просто разбросаны по степи. На широком отлогом склоне низкой гряды виднелись чуть заметные полосы рассыпанного известняка. Иногда полосы пересекались под прямым углом.
«А не остатки ли это таких же стенок, что сохранились на базарной площади? — подумал я. — Клеры окружали Прекрасную Гавань со всех сторон. А если есть клеры, должна быть и дорога между ними! Ну-ка, посмотрим…»
Как ни странно, дорога эта, вернее ее слабые следы, оказалась у меня под ногами. Между россыпями камней от стенок шла ровная полоса около шести метров шириной, сворачивающая по степи под прямыми углами. «Стенки» окаймляли ее чуть заметными валиками.
Теперь идти стало проще. Сначала полоса древней дороги поднялась к геодезическому знаку, о котором упоминал Щеглов, затем круто свернула направо, к морю, по гребню холма. Пройдя еще немного, когда до берега оставалось метров двести, дорога также резко свернула вдоль моря и стала спускаться в широкую ложбину. Впереди открылась небольшая бухточка. На ее берегу белело несколько палаток, а поодаль был виден и раскоп, на котором двигались полуголые ребята. С их лопат слетали тучи пыли, относимые ветром в море.
Щеглов шел навстречу, радостно улыбаясь и размахивая руками. В плавках и белом чехле от матросской бескозырки на голове он казался совершенно бронзовым от загара.