Временами Алешка дуется на отца, что тот поставил его делать такую скучную работу, но Щеглов неумолим и строг, когда дело касается необходимого. Кто-то должен этим заниматься? Я предложил ему сменить сына, но Щеглов возразил, что это расточительство — ставить кадрового археолога на работу, с которой справляется и такой шпингалет.
— Черепица — это особ статья! Вот посмотри на излом, — протягивает он мне кусок калиптера, затянутый известковой пленкой, словно материализовавшимся временем. — У этой глины красный кирпичный цвет — видишь? — мелкие белые крапинки. Известняк. Такую черепицу делали в Гераклее Понтийской, откуда и пришли первые херсонеситы. Гераклея была метрополией для Херсонеса, матерью. Поэтому херсонеситы, как было принято, оказывали Гераклее предпочтение перед другими городами в дружбе и военном союзе, а купцы и той и другой стороны в равной мере пользовались льготами. Но тут интересно вот что…
Он на минуту замолкает, щурится, как бы подбирая слова. Алешка пользуется случаем и усаживается рядом.
— Владелец виллы был человеком состоятельным, — продолжает рассказ Щеглов. — Готовясь к строительству, он закупил сразу партию гераклейской черепицы. Почему именно партию? Потому что на черепицах найдено пока только одно клеймо — астинома Омфалика. Астиномы, как тебе известно, назначались городом для контроля продукции, выходящей из мастерских. Астином отвечал за качество товара, поставляемого городом. Клеймо Омфалика мы знаем и по раскопкам Херсонеса. Омфалик жил в середине четвертого века до нашей эры, как раз тогда, когда возникла вилла. Эта дата подтверждается двумя монетами того времени, которые мы нашли на вилле, и другими клеймами, уже не на черепках, а на амфорах. Но клейма есть не на всех калиптерах. И вот тут возникает загадка…
В глазах Щеглова словно вспыхивают маленькие искорки. Так бывает всегда, если разговор заходит о чем-либо интересном или еще не до конца ясном.
— Понимаешь, никто не знает, как клеймили и как продавали древние греки эту черепицу!
— А ты знаешь? Вот молодец какой! И нам сейчас расскажешь, — усаживается рядом Шилик, геофизик-археолог. — А потом купаться пойдем!
— Расскажу! — не теряя запала и с такой же шутливой агрессивностью отвечает Щеглов. — Клеймо-то не на каждой черепице, а на одной из шести — восьми, так по подсчетам получается! А что это, соображаете?
— Соображаем. Упаковывали их так, что ли?
— Ну вот, весь эффект испортил! — притворно сердится Щеглов. — Если догадываешься — помолчи. Правильно, только на верхней черепице и находилось клеймо. Это — как знак качества, этикетка. Хозяин виллы закупил большую партию, с излишком. Ведь усадьба простояла долго, может быть, лет двести, крышу приходилось не раз чинить. А черепиц с другими клеймами — всего несколько штук, и все они поздние…
— А может быть, и не двести лет, а меньше…
— Да уйди ты отсюда! Типун тебе на язык, говоришь под руку…
Они хорошо дополняют друг друга — Шилик и Щеглов. Один худой, шоколадный от загара, скуластый, немногословный, поясняющий речь улыбкой, жестами, мимикой, хотя обычно сосредоточен и замкнут. Другой рядом с первым даже полноват. У Шилика широкое круглое лицо с неожиданно тоненьким носиком, отчего оно кажется немного детским. На самом деле он ловок, силен, отличный гимнаст и подводный пловец; человек с неистощимым запасом юмора, каких-то курьезных историй, охочий до бесед и просто «трепа», лишь бы можно было пошутить и посмеяться. Но роднит их легкость, с которой оба переносят и любят невзгоды экспедиционной жизни, чисто мальчишеская страсть к романтике и авантюрам.
— А знаете, ребята, как я у Фронжулы выговор заработал? — начинает Шилик одну из своих бесчисленных историй. — Надо было ему проверить одно средневековое поселение в Новом Свете, под Судаком…
— Фронжула — это крымский археолог, — поясняет мне Щеглов. Он хочет сказать что-то еще, но в этот момент со стороны обрыва, где возле кладовой ребята расчищают небольшую комнату, доносится вопль: