— Это мы позавчера подняли, — объяснил Мишнев, шагая с нами по песку. — Боялись, что шторм будет, потеряем или замоет их…
— Ты подумай, хорошие какие! — присел Щеглов рядом с амфорами. — Гераклейские! И клейма есть… Пожалуй, ровесниками виллы будут!
На песке рядом с палаткой лежали три амфоры и несколько их обломков: горла с ручками, большой кусок стенки с ножкой. В отличие от тех, что находят при наземных раскопках, эти амфоры были окатаны, обтерты песком. На многих оказались наросты известняка, торчали острые головки полипов-балянусов.
— А глубоко лежали? — спросил Коробов у Мишнева.
— Метра три-четыре… Здесь море не глубокое, дно ровное.
— И прямо на дне?
— Прямо на дне. Так из песка и высовываются… Тут как шторм — так обязательно новые амфоры отмоет. Да мы и местных жителей спрашивали, говорят, монеты находили, черепки…
— Слушай, Александр Николаич, — обратился Шилик к Щеглову, — а что, если мы здесь на денек останемся? Работу я свою почти кончил, Андрей тебе не нужен сейчас… Завтра и вернемся…
— Завтра я не могу заехать за вами, — сказал Коробов.
— Не надо заезжать! На попутных доедем…
— И у нас машина есть, — поддержал Мишнев. — Петерс вот-вот приехать должен…
— А где вы спать будете? — посмотрел на нас с подозрением Щеглов.
— Устроимся! Борис устроит…
— Это не проблема! У нас и мешки есть, и палатка свободная, — отозвался Мишнев.
Так и решили. В самом деле, уж очень хотелось нам посмотреть на подводную работу археологов, понырять, увидеть амфоры. Да и повидать Петерса, с которым я кончал университетский курс. Невысокий, черный, сутуловатый, с быстрой скороговоркой, при которой он проглатывал окончания слов, Петерс был человеком с героической биографией. В 1942 году, когда ему исполнилось пятнадцать лет, он ушел на фронт к отцу и стал разведчиком. Он был ранен, награжден, прошел всю войну, а вернувшись, сел за парту, чтобы стать геологом. Когда мы отвечали у доски урок или сбегали на стадион через черный ход, Петерс уже не первый год прокладывал по гольцам и рекам в якутской тайге труднейшие маршруты в поисках алмазов. После этого он работал геологом в Средней Азии и там, соприкоснувшись со сказочным и красочным Востоком, пленяющим своей древностью, решил изменить свою жизнь. Теперь, чтобы учиться на историческом факультете, Петерсу пришлось работать на заводе — днем работать, а вечером ходить на лекции и семинарские занятия.
Первыми на призыв Блаватского заняться подводной археологией откликнулись Борис Петерс и его приятель, тоже студент вечернего отделения, Иван Смирнов. Пара получилась колоритная: маленький, нервный и энергичный Борис и высокий, широкоплечий, медлительный Иван Смирнов. Они, как атланты, выносили на своих плечах все первые экспедиции. Но Иван умер — нелепо, мгновенно, в несколько дней — от рака легких, и теперь всеми подводными делами в институте заведовал Борис Петерс.
Он появился буквально через несколько минут после отъезда Щеглова и Коробова.
— Приехали? А покормили вас? Сейчас вам мешки дадут, — заговорил Борис, как обычно, суетясь, но нисколько не удивляясь нашему появлению. — Съездить надо было в Евпаторию за медикаментами для врача. Видел амфоры? Завтра под воду пойдешь посмотришь! Мы, может быть, и до корабля доберемся… Тут видишь какое дело: Блаватского нет, надо к его приезду все подготовить. Вот я и мотаюсь.
— Да сядь ты ради бога, посиди! — взмолился я. — Что ты все торопишься?
— Да я не тороплюсь! — скороговоркой ответил он и побежал что-то устраивать. В этом он был весь: всегда словно боявшийся что-то упустить, недосмотреть, оплошать в своей постоянной заботе о людях.
В тот вечер мы легли спать поздно, когда уже и деликатный Борис откровенно сказал, что не только мы, но и он, фактический начальник экспедиции, нарушает вместе с нами режим. Нас-то можно было понять! Нам хотелось все узнать об экспедиции, о ее находках и работе. По мере сил Петерс старался удовлетворить наше любопытство: мое — по археологической части, Шилика — по части колебаний уровня Черного моря, которыми он всерьез занимался последнее время.
По наблюдениям Петерса, древние берега Черного моря сейчас находятся под водой на глубине трех-четырех метров. К такому заключению пришли археологи после многократного обследования затонувших кварталов Пантикапея, Фанагории, Гермонассы и Нимфея, расположенных на берегах Керченского пролива, а также Херсонеса и Ольвии. Что касается этого места, где мы находились сейчас, то, по мнению Петерса, в древности именно здесь лиман соединялся с морем, и предположение Шилика совпадало с выводами Петерса. Правда, Петерс считал, что отделение лимана от моря могло произойти гораздо раньше, чем на берегах появились греки.