— Скоро ты нас в воду пустишь? — спросил наконец Петерса Шилик.
— Через три минуты. Сейчас одна пара поднимется, и вы пойдете.
В ногах у нас лежали только что заряженные акваланги, и Шилик подгонял лямки по своим плечам.
При такой небольшой глубине — около пяти метров — надобности в аквалангах, чтобы взглянуть на амфоры, не было. Достаточно маски с трубкой и ласт. Но в маске приходится все время всплывать, а нам хотелось почувствовать, как работают на дне аквалангисты. Отсюда, с лодки, их движений почти не было видно, и только шумные пузыри выходящего воздуха, вырывавшиеся из клапанов, свидетельствовали о жизни и какой-то подводной деятельности.
Ровно через три минуты на поверхности показались двое подводников. Они вскарабкались по железному трапу, спущенному с кормы шлюпки в воду, и сняли акваланги. Несмотря на жаркий солнечный день и теплую воду, ребята были в толстых свитерах, какие надевают водолазы под костюм, — не так холодно. Лежать почти неподвижно на дне, вонзая в песок длинный и тонкий металлический щуп, пытаясь обнаружить амфоры или остатки корабля, — занятие малоувлекательное и тяжелое.
— Давайте! — повернулся к нам Борис.
Застегнуты лямки, надет пояс со свинцовым грузом, отрегулирована подача воздуха из баллонов. Во всей этой амуниции становишься неуклюжим и с трудом подходишь к борту.
— Приготовиться к спуску! — командует Петерс.
— Готов! — отвечает Шилик и берет в рот загубник.
— Пошел!..
Шилик, придерживая руками маску, чтобы не слетела, отталкивается и переваливается спиной через борт. Если нырять как обычно, редуктор акваланга может с такой силой ударить по затылку, что человек теряет сознание. А так баллоны смягчают удар о воду.
Следом за ним плюхается его сопровождающий.
— Приготовиться к спуску! — командует мне Борис. — Пошел!
Акваланг я надел первый раз в жизни. Теоретически все было известно и отработано. Но между плаванием в маске и в акваланге оказалась большая разница. Мешали широкие и жесткие ремни, затылок иногда ударялся о редуктор, груз на поясе оказался слишком мал, и вода выталкивала меня на поверхность. Наконец все неполадки были устранены, и мы спустились вниз.
На светлом песке, по которому бежали солнечные блики, выделялись темные туловища амфор. В воде амфоры казались гораздо больше и объемистее, чем на берегу. На них белели известковые наросты: колонии балянусов перемежались черными гроздьями мелких мидий. Когда я заглянул в горло одной из амфор, на меня уставились выдвинутые на стебельках глянцевые глаза краба, испуганно зашевелившего клешнями и попятившегося вглубь.
Да, конечно, несколько амфор, лежащих на песке, куски свинцовой обшивки, даже топор — это немного. В Средиземном море подводные археологи находят мраморные и бронзовые статуи, колонны, сотни таких амфор, почти целые корабли… Но ведь и условия в Средиземном море другие, и поиски начались гораздо раньше. Там нет такого изменения береговой линии, нет подводных оползней, обвалов. Этот корабль затонул слишком близко от берега, на мели, и его разметало штормами. Будь здесь большая глубина, корабль сохранился бы целиком: ниже двадцатиметровой отметки действуют только морские течения. Какой бы ни был шторм, волнение на такую глубину не доходит. Именно эти условия позволили обследовать и поднять множество произведений античного искусства с затонувшего у берегов Туниса, неподалеку от Махдин, древнего корабля. Около Марселя знаменитый Ив Кусто частично раскопал большой грузовой корабль, шедший из Италии. А все началось вот с таких же амфор, которые увидели рыбаки на дне моря…
— Ну как? — немного ревниво спросил меня Петерс, когда время истекло и нам пришлось подняться на поверхность. — Ожидал более внушительного зрелища?
Я пожал плечами. Конечно, ожидал! Но ведь все начинается с малого: сегодня черепок, завтра амфора, а там и до самого корабля недалеко…
На виллу к Щеглову мы вернулись к вечеру. И по лицам «змеенышей» сразу поняли, что без нас что-то произошло. Щеглов сиял.
— Проморгали, проплавали, лодыри! А без вас тут находки у нас пошли, да какие!
— Скифа нашел? — догадался Шилик. — Или сатарха своего…
— Не угадал! Вот, посмотри…
На листе бумаги, уже вымытые, лежали странные черепки. На первый взгляд они казались обломками краснолаковой посуды, но, приглядевшись, повертев в руках, я понял, что ошибся. По черепкам обычно можно представить форму и размеры сосуда, который был разбит. Краснолаковые черепки эллинистического и римского времени остались от тончайших чашечек, кубков, мисочек, не уступавших по изяществу и тонкости стенок современному фарфору. Черепки, лежавшие передо мной, были довольно толстыми, хорошо заглаженными с внешней стороны, но грубые и шершавые с внутренней. Кроме того, они были какими-то неровными — с неожиданными выступами, пупырышками, отдаленно напоминающими шишковатый древесный ствол, покрытый чуть глянцевой пленкой красного лака.