И вот теперь назначение в Париж с сохранением должности наркома. К тому времени Красин уже серьезно болен, хотя некоторое облегчение и восстановление работоспособности принес длительный отдых с дочерьми в августе — сентябре 1924 г. в Венеции, под крылышком его поклонника Муссолини, и дурацкие указания из Москвы, типа расширения любой ценой экспортных продаж платины, заставляют его страдать еще больше, чувствуя собственное бессилие перед системой[1749].
Все это укрепляло самого Леонида Борисовича во мнении, что новое поручение партии на самом деле являлось не чем иным, как имитацией кипучей деятельности, что откровенно бесило его. К тому же резко ухудшилось его здоровье: трудно стоять, сидеть, большую часть времени он проводит лежа. Все чаще, пристрастившись делать это еще в Москве, прибегает к процедуре переливания «молодой крови». Причем в Париже поначалу донорами выступают его дочери. Чаще других Катя. «Доноров у меня три своих, — отмечает он в одном из парижских писем, — гоняю я их с собой при перекочевках, как стадо своих коров»[1750]. Применяются и другие методы лечения, зачастую весьма болезненные. Правда, все неприятности несколько скрашивает приезд в Париж Марочки Чункевич, которую он не забывает посещать иногда даже сразу после медицинских манипуляций[1751].
Но это совершенно не мешает ему пространно, в малейших деталях описывать свое лечение другой, столь же горячо любимой женщине. «Болезнь, должно быть, давно ко мне подкрадывалась, и периоды зеленого цвета лица и повышенной утомляемости, вероятно, вызывались у меня уменьшением числа красных шариков, — делится он своими невзгодами с Тамарочкой Миклашевской. — Я теперь тоже на даче, полчаса езды от Парижа… В город я езжу 2 раза в неделю, на переливания, в очень покойном автомобиле, могу даже, если захочу, растянуться в нем и ехать лежа»[1752].
Признаюсь, меня поражает, как при своем положении и таком состоянии здоровья Красин умудряется писать такое количество столь пространных писем Миклашевской. Вероятно, образ любимой женщины, молодой и полной сил, поддерживает его жгучую надежду на выздоровление, он упорно борется со своим тяжелым недугом («врачи, склонные к оптимизму, находят, будто бы и тут есть заметные улучшения»), ибо имеет главную цель — вернуться в Лондон. Но тут же проскакивают и нотки отчаяния, если не обреченности: «Нельзя длительно вести жизнь вампира, питаемого даже честной коммунистической кровью»[1753].
И хотя Красин, как мы видим, не утратил чувства юмора, намекая, что среди его многочисленных доноров есть немало французов левых убеждений и он теперь подлинный интернационалист по крови, положение мало располагает к радостному восприятию окружающей реальности: на болезненное состояние накладываются сложности работы, когда ему приходится принуждать себя заниматься делами, мало рассчитывая на успех.
СССР даже принял участие в марте 1925 г. в выставке в Лионе, где в советском павильоне были стенды с образцами советской платины в слитках и изделиях. Когда Красин прибыл для осмотра экспозиции, то пришел в негодование. «Вы что, всерьез собираетесь торговать на ярмарке платиной? Что вы, с ума сошли? Платину же не продают на ярмарке!» — обрушился он на организаторов.
Всего предполагалось продать в Париже 70 тыс. унций платины одной партией по цене 110 долл. за унцию. Но местные фирмы соглашались максимум на 3200 унций — примерно 100 кг. По твердой цене никто не хотел рисковать. Все стремились работать за комиссию[1754].
Надо сказать, и усиленная распродажа платины не спасла положения: денег на проводимую Сталиным индустриализацию требовалось все больше, а золота в закромах, несмотря на определенные успехи в наращивании его добычи, становилось все меньше. Вряд ли лоточные методы торговли платиной могли исправить ситуацию с резервами. Пройдет не так много времени, и Шейнман, впадавший в подлинные истерики на совещаниях по вопросам дополнительной эмиссии рубля, 16 июля 1928 г. письменно предупредит председателя СНК Рыкова, что «ножницы, образовавшиеся ввиду роста денежной массы и сокращения золотых ресурсов, будут продолжать раздвигаться и в IV квартале, и в I квартале, как ввиду потребностей внутреннего рынка, так и в связи с предстоящим вывозом золота», из-за чего «продолжать эмиссию с соблюдением действующих узаконений нет возможности», а «вопрос о мероприятиях по восстановлению наших золотых ресурсов больше не терпит никакого, хотя бы самого краткого, отлагательства»[1755].
1749