В верхах тем временем царит полная неопределенность. Никто не уверен в своем будущем, а это крайне угнетает, ведет к склокам, слухам, интригам. Причина подобного положения одна — состояние здоровья В. И. Ленина. И такая ситуация сохраняется уже более полугода. «…Положение очень неопределенное, по-настоящему никто не знает, кто именно хозяин положения. Ленина положение безнадежное. Может быть, выживет, но никогда не восстановит работоспособности», — делится своими переживаниями Леонид Борисович в письме к Тамаре Миклашевской[1833].
Но в январе 1924 г. шаткая ситуация понятным образом разрешается. «Смерть пришла как избавительница… И умереть он сумел с наибольшим возможным в данный момент и при данных обстоятельствах политическим результатом»[1834], — именно так отреагировал на уход из жизни Владимира Ильича Красин в письме любимой Тамарочке.
Леонид Борисович прекрасно сознает, что завершилась целая эпоха — эпоха Ильича. И как теперь пойдут его дела — вопрос открытый. Но Красину удается пока сохранить свои позиции, и он решается на кардинальные изменения: две Тамары переезжают поближе к нему, в столицу. Дело дошло до того, что Красин не только перевел Миклашевскую на работу в Наркомат внешней торговли, но и дал ей свою фамилию — Миклашевская-Красина.
В апреле 1924 г. Тамара Миклашевская переходит из художественного музея на работу в НКВТ, становится заместителем начальника отдела. А вскоре Тамара превращается в Тамару Владимировну: в наркомате, в объединении «Союзпромэкспорт», она занимает должность директора Правления («даже директор!», подшучивает над ней Красин). В ее ведении экспорт изделий художественных промыслов и фарфора. Ну, а после смерти мужа, или Красина (кому как нравится), уезжает работать в торгпредство в милой ее сердцу Германии. К чести Тамары Владимировны, она не стала переживать за кордоном тяжелые для Родины времена и вернулась в СССР. В общем, достойный уважения человек. А любовь — естественное чувство, сердцу не прикажешь. И лучше тут не скажешь.
После ухода из жизни Красина Любовь Васильевна длительное время добивалась назначения ей пенсии, засыпая жалобами различные инстанции. Она утверждала, что на 50 ф. ст., которые ей временно вместо обещанных ранее 500 долларов в месяц выплачивало посольство в Лондоне, прожить невозможно. При этом Красина, как докладывал Раковский в Москву, пыталась «взваливать вину на… Ильича, посоветовавшего якобы Красину обеспечить свою семью»[1835]. И хотя, понятное дело, Раковскому очевидна клевета на вождя со стороны вдовы, сегодня, когда знаешь даже далеко не полные данные о том, как вершились финансовые дела на заре советской власти, подобное предположение выглядит не таким уж нереальным.
Надо сказать, советские власти куда благосклоннее отнеслись ко «второй» семье Красина. По смерти Леонида Борисовича Тамарочке — «младшей дочери тов. Красина», как записано в решении ЦИК, назначили ежемесячную выплату в 150 руб.[1836]
Раковский вынужден был разбираться со всеми этими скандальными выкрутасами, взаимными обвинениями и вымогательствами со стороны Любови Васильевны, параллельно стремясь убедить мадам Красину вернуться в Москву. Однако та категорически отказывалась, приводя, как ей казалось, весомые доводы в пользу того, чтобы задержаться в Великобритании. И вновь главным, как мы видим, в этом торге являлись деньги.
«Несчастная вдова» вступила в жесткий торг с верхушкой большевиков, угрожая Кремлю публикацией сенсационных «мемуаров» и личных писем Ленина и документов из архива Красина, если ей не возобновят выплату персональной пенсии, которой ее лишили с сентября 1927 г. Но шантаж не возымел действия, и 17 апреля 1928 г. было принято секретное постановление Политбюро «О Кр.»[1837]. «Кр.» — это, сами понимаете, для секретности, чтобы враги не догадались. А порешили твердо — с Красиной в переговоры не вступать и ничего у нее не выкупать. И, как мы знаем, ретивая вдова выполнила свою угрозу.
Здесь считаю необходимым подчеркнуть, что наиболее неприятным в уже упоминавшейся ранее в связи с Людендорфом книге воспоминаний о муже, каковую Любовь Васильевна все же издала в 1929 г. в Лондоне на английском языке[1838], для лидеров ВКП(б) являлось именно «обильное цитирование» его беззащитной вдовой писем супруга, «в которых ленинский нарком представал отнюдь не столь „пламенным большевиком“, каким его изображала официальная советская пропаганда»[1839]. И в этом я, безусловно, соглашусь с автором этих строк В. Д. Генисом.