Не забыл себя похвалить Барк и в собственных мемуарах: «Я был чрезвычайно доволен ходом работ нашей конференции и, по правде сказать, даже не ожидал такого благоприятного решения по всем выставленным мною требованиям. Все мои основные положения оказались принятыми: 1) кредит в 1 миллиард рублей обеспечен, 2) открытие кредита не обусловлено высылкой золота, 3) признана необходимость поддержания русского разменного курса, и должно было последовать особое соглашение по этому предмету с Французским Банком. Что же касается поддержки в трудную минуту Английского Банка за счет золотого резерва Французского и нашего Государственного Банка, то и в этом вопросе русские интересы оказались вполне огражденными благодаря принятию мной формулы, в силу коей золото должно было быть отдано Английскому Банку не в собственность взамен иностранной валюты, а лишь в ссуду, взамен векселей английского казначейства с обязательством возвратить полученный звонкий металл по принадлежности в определенные сроки»[368].
Как видим, и в докладе императору, и в воспоминаниях Барк подчеркивает: главная его заслуга состоит в том, что «при открытии нам кредитов не может быть и речи об одновременной высылке нами за границу золота». Запомним это его утверждение.
Однако на деле все обстояло иначе. «Отвергая на словах принцип высылки золота за кредиты России, Барк фактически его признавал»[369]. С этим выводом советского историка А. Л. Сидорова невозможно не согласиться. Да и сам Барк, хотя неоднократно пишет о своем полном неприятии самой идеи о высылке золота из России, вторым планом постоянно продвигает мысль, что в течение войны неизбежно «будет необходимо обессиливать наш золотой фонд»[370].
«Впоследствии под пером Барка-мемуариста ход дискуссий на парижской конференции начала 1915 г. приобрел несколько иное направление, чем в ее протоколах, впрочем, составление окончательного их варианта Барк приписывал самому себе. В мемуарах на первый план выдвигалась „стойкость“ русского министра в отстаивании неприкосновенности золотого запаса Государственного банка от английских притязаний. Тема кредитов России, не очень выгодная для мемуариста (он получил меньше, чем запрашивал), отходила в воспоминаниях на второй план»[371]. Однако Барк не мог в условиях эмиграции не лизать кормящую его британскую руку. И он, нисколько не смущаясь, рассказал, как в беседе с президентом Франции фактически поддержал требование англичан о вывозе золота из своей страны, в то время как Р. Пуанкаре, к разочарованию Барка, прямо заявил, что «он очень сомневается в большой готовности управления Французского банка поступиться золотыми резервами в пользу союзников»[372].
А вот Барк ради союзников, особенно английских, был готов на все…
Глава 5. В умелых руках мастера
Богу да Царю неправды не скажешь.
Говорят, в пословицах мудрость народа. Но не может ли он, народ, ошибаться? Или из каждого правила есть исключения? Вероятно, такое исключение и представлял собой Петр Львович Барк: он легко и непринужденно врал царю. Вот как насчет Бога — не знаю. А может быть, у него был свой бог? Скорее всего, думаю, так. И этот бог золото… Но в поклонении этой всепобеждающей силе Петр Львович явно не одинок. Или он довольствовался кумиром?
Таким кумиром вполне мог стать Ллойд-Джордж. Не вызывает сомнений, так оно и было. Сильный, волевой, страстный, пылающий каким-то внутренним огнем и излучающий великую энергию — он не мог не привлекать к себе людей. Именно такое впечатление произвел этот выдающийся политик на президента Франции Р. Пуанкаре на их первой встрече 2 февраля 1915 г., т. е. в момент проведения конференции министров финансов союзных государств в Париже. «Меня поразило выражение его лица, меняющееся и страстное; это, скорее, лицо артиста, чем государственного деятеля, — почти что с завистью описывает свои впечатления Пуанкаре. — Его длинные и вьющиеся седые волосы, живые глаза, румяный цвет лица придают ему вид музыканта, выходящего на эстраду сыграть пьесу на виолончели. Но он довольствуется красноречием и старается соблазнить им своих собеседников. Он блещет умом, его вдохновение кажется неисчерпаемым. Не знаю, не скрывается ли под этой блестящей поверхностью кое-где и пустота. Противники его обвиняют его в поверхностности и неустойчивости. Но в данный момент я с легким сердцем покоряюсь очарованию, исходящему от его личности»[373]. Могу откровенно признаться: когда мне впервые попался на глаза портрет Ллойд-Джорджа, я подумал, что такой образ больше подходит дирижеру, чем политику. Тогда я, конечно, и помыслить не мог, что мне придется погрузиться в детали жизни этого человека, изучать отдельные этапы его биографии, а тем более писать о нем. Но так уж определили судьба и случай.
368
370
372
373