Дмитрий Вачедин
Расписание (рассказ)
Вечером жаркого июньского дня 2009 года в самом конце третьей платформы боннского вокзала появился мужчина лет пятидесяти, обладавший очками, седой бородкой и свернутым в трубочку литературным журналом. Растерянно оглядевшись по сторонам, он направился к желтому щиту с расписанием, стоявшему как раз у того места, где платформа обрывалась — дальше где-то вдалеке по закону перспективы сходились рельсы, ниткой тянулись по направлению к Кельну. Протерев очки в старомодной оправе и поглядев на часы, он стал водить пальцем по пыльному стеклу, отыскивая свой маршрут.
Обнаружив щит с расписанием на краю вокзальной вселенной, он обрадовался, ибо не только спешил домой, но и встречал любое напечатанное слово как старого друга, без раздумий доверяя буквам и цифрам свое дальнейшее путешествие. Однако увиденное произвело на него странное впечатление — едва его палец, оставляя на пыльном стекле дорожку, нащупал на листе цель поездки, как человек густо покраснел, сглотнул, открыл рот, зачем-то еще раз протер свои и без того чистые очки, беспомощно посмотрел по сторонам — вокруг не было ни души — и в недоумении зашагал взад-вперед по маленькому пятачку на краю платформы.
Потом Иван, так зовут нашего героя — Иван Берг, вновь бросился к расписанию и начал жадно глотать его строчка за строчкой — начиная от мифических утренних поездов, тихих и мучительных, до шумных и пьяных поздневечерних — по правде говоря, ни на тех, ни на других ехать ему было совершенно некуда. Мысли его метались между вопросом «Кто это все подстроил?» и спокойным утверждением «Вот, значит, как оно будет…». Место, в котором он находился сейчас, не в силах оторваться от расписания, казалось ему теперь странным, нелепым и кошмарным — да странным оно, признаемся, и было.
Длинная платформа — метров в четыреста — с одной стороны, в направлении Кобленца, оканчивалась острием, похожим на нос корабля — нос рассекал зелень деревьев, и волновалась за бортом океанская лиственная рябь, и как мачты торчали столбы. С другой стороны — там, где стоял сейчас Иван — платформа обрывалась внезапно, без всякого перехода, и не было никакой листвы, лишь голубое небо до самого Кельна, и платформа выводила прямиком в него — отсюда надо было взлетать, как с вышки для прыжков в бассейне, иначе зачем было приходить сюда? Не садиться же в поезд — редкие поезда могли позволить себе растянуться на всю длину платформы.
Здание вокзала отсюда казалось маленьким, другие, отчего-то более короткие платформы, давно закончились, и за рельсами виден был город, которому никакого дела не было до поездов и издаваемого ими шума. Слева тянулась тихая улица с породистыми красивыми домами, домами с историей и родословной, каких много в Бонне, справа — ничем не примечательная пустая маленькая площадь, похожая на отпечаток ладони. Конец третьей платформы уже почти не относился к вокзалу, это была площадка, арена, где город рассматривал тех, кто приезжал в него или из него уезжал.
Странен был и желтый щит с расписанием — пыльный и забытый, и история его появления, наверное, была также туманна и загадочна. Быть может, это вокзал застолбил свою территорию в вечной борьбе с городом, щит стоял как пограничная крепость, как замок над Рейном, в двух шагах от которого холодеет пропасть с виноградными саженцами на дне. В Германии не ставят расписания в столь неподходящих местах, как безлюдный край длинной платформы, а покрываться пылью они могут разве что на маленьких горных станциях в Шварцвальде, но никак не в бывшей столице, которую с одной стороны до блеска отмыл Рейн, а с другой проветрил чистый и холодный ветер с Айфельских гор.
Но самым странным было то, что на расписании, как раз под поездом, на котором Иван рассчитывал поехать, 19:53 Bonn — 20:22 Köln, ему бросилась в глаза следующая строчка: 19:54 Tarasovka — 19:57 Serov — 19:71 Moskau — 19:96 Köln — 20:11 Bad Breisig — 20:20 Bad Breisig (x). Удивительны тут были даже не дурацкие и невозможные 19:71, и не названия русских населенных пунктов, будто сошедшие со страниц какого-нибудь «Доктора Живаго» — просто в Тарасовке, снежной Тарасовке с черными от угля улицами и вечным лаем собак, он и родился в 1954-м, а в 1957-м их семья переехала в более крупный Серов, и дальше по списку — 25 московских лет с учебой, работой, женитьбой на Изабелле и, наконец, переезд в Германию, квартирка в спокойном районе Кельна, книги, прогулки по Рейну, все то, что составляло сейчас его жизнь.
И, что самое страшное, запланирован был уже и переезд в свой домик, обязательно высоко над Рейном, вклеенный в склон холма и запахи леса, с большими окнами — с теми окнами, глядя на которые снизу, сразу же даже не глазами, а кожей чувствуешь открывающийся из них вид, от которого сладко прыгает сердце. Там, в тишине и спокойствии, Иван планировал написать роман, легкий и воздушный, даже не написать — сплести по рецепту старых мастеров, а за ним еще один — громкий и скандальный, вернуться ненадолго в молодость, все до крошки собрать, что когда-то, не задумываясь, разбрасывал по всем углам. Ну а завершить это дело должен был роман третий — мудрый и спокойный, настоящий роман прощания, роман едва заметной улыбки и туманов над зимним Рейном, написанный как бы уже и не человеком. Бад Брейзиг, отмеченный в расписании, отлично подходил для этого проекта, и при наличии подходящего варианта Иван и его жена Изабелла с радостью переехали бы туда. Вернее, они туда и переедут, и в этом провинциальном городишке он умрет через одиннадцать лет, завершив свой маршрут, — ведь на это указывает крестик, на что же еще. Если только это не шутка.
Однако уже пора и рассказать, каким образом Иван оказался на краю платформы. Утром он не смог завести свой автомобиль — старый огромный похожий на ньюфаундленда «Вольво», и его, грустного и встревоженного, подвез в Бонн сосед — до бывшего правительственного квартала, здания ООН и чудесной набережной. Там Иван и работал, возглавлял в русской редакции радио «Голос Германии» отдел культуры, состоящий из него самого, Марины и Сергея. Это была настоящая команда — восторженный голос Марины, рассказывавшей о художниках на очередной Арт-Колонь, сменял уверенный и чуть насмешливый голос Сергея, доставшего редкую запись финских музыкантов, и над всем этим царил неторопливый, московский, мягкий голос Ивана, чьей областью, охотничьим угодьем и райским садом была литература.
Приближался день смерти Гофмана, и сегодня Иван, позабыв о поломке машины, с восторгом и умилением, так как всегда впускал в сердце то, о чем сообщал, записывал передачу о нем, полную цитат, образов и той особой атмосферы, густой, как чернила, которой всегда славились передачи Берга. «Ведь он отличный писатель, отличный», — с нежностью думал Иван, отправляясь на автобусе на вокзал после окончания рабочего дня. Тут он не был уже несколько лет, но, как ему казалось, сразу же сориентировался, отметил, что вокзал оказался ржавого цвета затонувшего военного корабля, вошел внутрь и тут же прошел вокзал насквозь, словно какой-то фокусник, взмахнув платком, убрал целое здание, спрятав его в чудесную шляпу. Так же легко в автомате на первой платформе был куплен билет, быстро нашлась нужная платформа, и до отправления поезда оставалось не более трех минут, когда зазвонил телефон — это была Изабелла.
Вот тогда Иван и убежал от всех в самый конец платформы, где нашел злополучное расписание, убежал, чтобы не мешали, убежал, забыв про поезд, потому что совсем недавно открылось, что в груди Изабеллы живет рак, и результаты лечения были неочевидны, и необходимо было именно сейчас говорить с ней весело и нежно, мужественным и мягким голосом, которым Иван рассказывал в своих передачах разве что о Хемингуэе. И если неизвестные злоумышленники могли сломать его машину и подстроить его приход на вокзал, то уж точно никто не знал, что телефонный звонок приведет его в самый дальний уголок вокзала, куда люди если и попадали, то чаще всего по ошибке.
После работы я вновь отправился на вокзал. Автобус медленно плыл вдоль рельсов. Слева я видел поезда, казавшиеся мне теперь живыми и мифическими существами вроде драконов. Посланцы судьбы. Я отчетливо ощущал такое же медленное, как ход автобуса, тиканье — внутри меня шли мои старые часы, отсчитывая секунды до какого там? До 2020-го. Осталось одиннадцать лет. Круглые, некрасивые, больше похожие на военный прибор, чем на предмет интерьера, старые советские ходики. Ведь я теперь знаю, у меня есть преимущество знания. За одиннадцать лет я могу много успеть — если не терять больше ни минуты. Напишу роман, я о нем мечтал с молодости. И Изабелла поправится, я умру у нее на руках. Умру, может быть, даже попробовав поздней и ароматной, как яблоко, писательской славы.