Расписание тревог
Практикант
День начинался теплый, подернутые ледком, обтаивали громадные лужи, и непролазная получалась грязь, Григорий Бобков, переломившись вдвое на крыльце больницы, долго отскабливал сапоги.
Возле ординаторской его уже ожидал Курбатов, главный врач, с перечнем покупок, которые надлежало практиканту сделать в Угате.
Они поздоровались: Григорий — застенчиво, Курбатов — равнодушно и деловито.
— Около двадцати названий, — сказал Курбатов, подавая список и щуря оплывшие со сна глаза. — В особенности расстарайся насчет спирту и антибиотиков, Есть остронуждающиеся.
— Расстараюсь, — сдержанно пообещал Григорий.
— Много ли тебе надавали поручений в Угат? — спросил Курбатов уже другим тоном и улыбаясь.
— Да как сказать, многовато, конечно, — вздохнул парень, — ну да управлюсь!
— У меня к тебе тоже просьба. Погляди в оптике очки детские минус два, девка моя совсем слепнет без очков. Сделаешь?
— Расстараюсь, Виктор Владимирович.
— Ну давай, — опять улыбнулся Курбатов покровительственно.
— Кассир наш у себя? — помолчав, спросил Григорий.
— У себя, у себя. Ты не денег ли хочешь у него взять?
— Да надо бы немного.
— Ты же вчера аванс получил? — удивился Курбатов.
— Да знаете… в общем, одолжил тут одному рыбаку. Путина, а у него лодка совсем развалилась, — как бы оправдываясь, объяснил Григорий. — Может, помните, мы язву у него лечили?..
Курбатов присвистнул:
— Как же ты это? Костюм ведь собирался купить.
— Обойдусь!
— К кассиру лучше не ходи, не даст, — заверил Курбатов. — Лучше займи где-нибудь.
— Может быть, вы мне одолжите, Виктор Владимирович? — неловко спросил Григорий.
Пухлая ладошка главврача скользнула было в карман, но на полдороге спохватилась и поправила полу халата.
— С удовольствием бы, Гриша, но, понимаешь, теща у меня заболела, не могу, — сказал он, отводя глаза в сторону. — А так с удовольствием бы!
И хотя Григорий не уловил связи между своей просьбой и болезнью тещи, однако выяснять не стал, тотчас переключись мыслями на старуху. С ней он распивал иной раз по целому самовару.
— Что с ней? — спросил он обеспокоенно.
— Плеврит, кажется, — небрежно отвечал Курбатов.
— Передайте тогда, я ей гостинец из Угата привезу, сушек или баранок, — попросил Григорий.
Виктор Владимирович дрогнул жирной щекой.
— Эх ты, простая душа, — сказал он. — Ведь костюм хотел купить и отдал кому-то!
— Да я сейчас у кассира все-таки попрошу, — заторопился Григорий.
— Ступай, ступай, — с сожалением сказал Курбатов. — Он тебе, наверно, тоже гроссбух расписал заказов-то!
Войдя к себе, главврач снял халат и поморщился в зеркало. «Или уж дать ему денег? — подумал он. — Да ведь опять на кого-нибудь их истратит!» Тем Курбатов и успокоился.
Пользуясь безотказностью практиканта, Курбатов к концу первого же месяца переложил на него почти всю фельдшерскую работу и ревновал, когда тот делал что-нибудь для других. «Был бы ты бабой, так, наверное, никому бы не отказал, а?» — едко поддел он как-то Григория. Парень смолчал, но слова эти по-настоящему его задели; в последнюю неделю он вообще отмалчивался на разного рода насмешки и колкости, хотя раньше пытался как-нибудь отшутиться, словно бы вовсе не умел обижаться на людей. Когда завхоз отказался привезти дров и нахально заявил, что собирается на охоту, Григорий не проронил ни слова. Молча отошел он и от молоденьких сестер, поднявших на смех его неумело зауженные брюки. Так же, с каменным лицом, сносил он и издевки Марины, своей квартирной хозяйки, которая упорно не замечала в нем мужчину, ходила по комнатам полуодетая и забывала на видных местах такие подробности своего туалета, что парня бросало в жар. Теперь же она сменила тактику и изводила его мелочной опекой, как о малом дитяти, не уставая это подчеркивать.
Он был загружен работой больше других, и вырваться в Угат было бы ему нелегко, если бы не крайняя нужда больницы в медикаментах. Ехать за ними никому из персонала особенно не хотелось, так что решено было командировать безответного практиканта. Поручений Григорию, включая и просьбы кассира, ссудившего-таки тридцать рублей, надавали немало, а он, напротив, ехал с охотою, он точно поставил эту поездку жизненной целью.
Опять очутившись на улице, Григорий перешел топкое место по слеге, постучался в окно одного из домов, где жила санитарка Люба. Сердобольная женщина эта давно предлагала ему свою лодку. Она, пожалуй, единственная относилась к Григорию уважительно, и то потому лишь, что сама была подавлена постоянными семейными неурядицами.
На стук дрогнула занавеска; мужской прокуренный голос спросил сквозь стекло:
— Ково надо?
— Любу, — сказал Григорий и отметил про себя: «Опять сошлись, значит».
— На што?
— Да надо, — замялся Григорий. — Ипполит, это ты, что ли?
— Ну я…
— Здравствуй!
— Здорово, — хмуро сказал Ипполит.
Загремел крюк в сенцах, дверь отворилась. В проем, выступила тощая фигура хозяина в нижней рубахе и холщовых кальсонах.
— По чо пришел?
— Насчет лодки я, — Григорий подошел к крыльцу. — В Угат надо съездить. Я с Любой вечером уговаривался.
— То вечер, а то утро. Не дам, — отказал Ипполит.
— Жалко тебе, чо ли? — послышался укоризненный голос санитарки. — Ведь он ее не съест.
— Я — осторожно, — пробормотал Григорий.
Ипполит подумал, поджимая озябшие ступени, разрешил с деланным равнодушием:
— Шиш с тобой. Бери. Гре́би только не утопи.
— Спасибо, — поблагодарил Григорий. — Это вы хорошо сделали, что помирились.
— Како твое дело, — сказал Ипполит, закрывая дверь.
Лодка была велика, называлась в здешних местах кедровкой, а весла по незнанию Григорий взял короткие, от легкой лодочки-долбленки, и теперь размышлял, возможно ли передвигаться с их помощью.
— Григорий! — окликнули его.
По берегу спускалась Марина, волоча весла.
— Смотрела в окно и увидела, что вы взяли не те гре́би! — запыхавшись, сказала она. — За вами, как за малышом, нужно глядеть да глядеть, Григорий!
— Нечего за мной глядеть, — робко огрызнулся парень.
— А вы когда-нибудь ходили по Оби?
— Нет, — неохотно сознался Григорий.
— Ну вот видите! Нет, я, пожалуй, вас не пущу. Да вы утонете! Нет, нет, нет, Григорий, я вам запрещаю. Ведь шутка ли — пять километров туда, да пять назад, а назад против течения… Я не разрешаю!
«В чем дело? — подумал Григорий. — Почему я все еще терплю ее? У меня разработана программа. Ну же! Раз, два — начали!» Он помедлил в нерешительности еще некоторое время, потом неловко швырнул прочь принесенные Мариной весла и, навалясь грудью, оттолкнул кедровку. Теперь надо было лихо вскочить в нее на ходу. Это почти удалось ему, если не считать, что лодка, качнувшись, зачерпнула бортом.
На воде было холодно, и он усиленно заработал веслами.
— Вернитесь, Гри-и-ша! — крикнула Марина, опомнясь.
— Как же ты мне надоела, старая курица, — сказал Григорий сердито и взросло.
Кедровка по течению шла напористо, а солнце уже припекало, и скоро Григорию стало совсем весело.
— Ани торово[1], Попков! — услышал он с обгоняющей его моторки. Узнав в ней угатского завмага, Григорий приветственно помахал рукой.
— Как поживаешь, Салиндер?
— Корошо, терпит!
— Нога как?
— Терпит, корошо!
— Не ломай больше! — пожелал Григорий. Когда он спохватился, что такие задушевные разговоры не входят в его сегодняшние намерения, ненец был уже далеко.
Километрах в двух перед Угатом Григорий посадил в лодку четырех сезонниц и удивился собственной смелости. На всякий случай предупредил:
— Чтобы у меня без этого самого. Сразу же утоплю.
— Так уж и утопишь? — недоверчиво протянула самая старшая, с наколкой повыше запястья: «Умру за горячее чувство».