— Шоколад тоже тебе, — сказал Николай, разгружая портфель, — а коньяк нам обоим.
Он потянулся было за рюмками, но Таня его опередила:
— Я сама!
Довольно долго она выбирала подходящие рюмки. Выбор пал на две приземистые, с толстыми стенками, напоминающие чернильницы.
— Вообще-то на северах мы пьем из стаканов.
Таня промолчала. Она постелила на глянцевую поверхность столика три салфетки, поставила на них рюмки и бутылку. Николай, не обращая внимания на ее широко раскрывшиеся глаза, сорвал пробку зубами.
— Ну? — спросил он. — За что будем пить?
— За нас с тобой, — сказала она, подумав. — Дураки мы, дураки…
Он потянулся к ней через столик, взял ее руку и поднес к губам.
Таня застеснялась своей руки. Ладонь была жесткая и большая, и это его растрогало.
— Я все делаю сама, — сказала она, как бы извиняясь.
— Ничего, такими руками надо гордиться! — ободряя ее, улыбнулся Николай. — Руки женщины, построившей кооператив, это руки мужчины! За твои руки, Таня!
Он впервые за всю эту встречу назвал ее по имени — глаза ее наполнились слезами.
— Ну вот… а начали во здравие, — проговорил он.
— Прости, — сказала она. — Ты женат?
— Да, — кивнул он. — Двое парней растут.
— Я так и думала, что у тебя будет двое мальчишек! — хлопнула она в ладоши. — Всегда-всегда! Я даже видела тебя с ними во сне, как вы гуляете все трое, взявшись за руки!
— Да нет, чаще всего один идет рядом, а другой едет на шее.
— У тебя нет их фотографий?
Николай порылся в бумажнике, но фотографий не оказалось.
— Жалко, — сразу увянув, сказала Таня.
— А ты?.. — решился он наконец задать мучивший его вопрос.
— Ты же сам видишь, никаких следов мужчины. Впрочем, есть… один след. — Она встала, вытащила из платяного шкафа целлофановый пакет. То была его рубашка, латаная-перелатанная, но тщательно выглаженная и накрахмаленная.
— Возьмешь? — спросила она.
Николай отрицательно помотал головой.
— Ну как хочешь, — благодарно сказала она, убрав рубашку на старое место. — А мне судьба сыночка не подарила… Наверно, не очень ее просила… тогда. Что ты так на меня смотришь? Что-нибудь не в порядке?
— Джинсы у тебя клевые. Французские?
— Нет, сама сшила. И лейбл втачала, французский! Здорово получилось, правда? А помнишь, как ты мечтал о джинсах?
— Я и сейчас о них мечтаю.
— Кажется, я смогу тебе достать!
— Хорошо бы американские!
— Коля, они очень дорогие, и потом… придется приплатить.
— Не страшно.
— Так, — сказала она, деловито закусив губу. — Когда ты приедешь в следующий раз?
— Где-то через месяц.
— Ну что же… через месяц у тебя будут джинсы. «Сильвер Доллар» тебя устроит?
— Еще бы!
Николай торопливо полез в карман за бумажником — удача была редкая. И пока Таня пересчитывала деньги, он вслух прикидывал, каким образом ускорить следующий приезд в Москву.
Чап, черный терьер[2]
Объявление
Пропала собака породы черный терьер, возраст 3,5 месяца, пол муж., кличка: Чап. Нашедшего или знающего о местонахождении убедительно просят сообщить по адресу: ул. Авиамоторная, д. 5, кв. 180. Сундукову П. Е.
Петр Ефимович стал собаководом в день своего шестидесятилетия: сослуживцы подарили ему щенка.
Пока шли веселые поздравления, юбиляр мучился одним вопросом: вручат ему кутенка теперь или еще можно успеть удрать? Порученец, посланный за подарком, запаздывал, и Петр Ефимович рискнул остаться и на банкете.
За праздничным застольем опять много говорилось о заслугах старого инженера. Петр Ефимович выслушивал всех очень внимательно, некоторые выражения повторял про себя для памяти и, наконец, расчувствовался до того, что сам решил произнести речь.
В эту минуту и принесли щенка. Он был черный и лохматый. Он покорно пошел к Сундукову на колени и тотчас уснул. Общими усилиями щенка нарекли Чапом.
Сослуживцы разбились на группы, молодежь танцевала, а виновник торжества сидел в одной и той же позе, ощущая животом мягкое, доверчивое тепло. Когда у него затекли ноги и он пошевелился, кутенок открыл глаза. Сундуков дал ему кусок торта. Чап слизал крем, благодарно положил голову на ладонь хозяина и заснул снова. Должно быть, ему снилась мать, ее сладкое, живительное молоко, потому что он жалобно взвизгивал во сне, как плакал. Вообще, было что-то печальное и трогающее стариковское сердце в позе щенка, в этих подвернутых под мордочку лапках, в крепко-накрепко зажмуренных глазках. И Петр Ефимович подумал вдруг, что за шестьдесят лет так и не создал себе ни семьи, ни постоянного очага. Всю жизнь он делал самолеты и мало беспокоился о личном устройстве.
Жить Петр Ефимович устроил щенка в ящике из-под телевизора. Постелил на дно махровое полотенце, поставил блюдце с молоком и сел под бра, чтобы не тревожить малыша верхним светом. В родословной Чапа указаны были звонкие имена его родителей и прародителей. Петр Ефимович, наморщив лоб, попытался припомнить имя своей бабушки по отцу, но так и не смог. Вздохнув, убрал родословную, склонился над щенком и стал с уважением его разглядывать.
На следующий день Сундуков накупил всяких обновок, Тут были поводки разной длины, ошейники, даже бархатная попонка. Продавец усиленно предлагал ременную плетку, но Петр Ефимович отказался.
Вскоре щенок освоился на новом месте и уже не скулил по ночам. Днем они играли в мяч, носились по комнате. Случалось, почтенный инженер опускался на четвереньки против щенка и лаял на него: воспитывал злость. Если щенок отвечал, для Петра Ефимовича не было большей радости. Но по-настоящему он чувствовал себя счастливым, когда купал воспитанника, а тот блаженно урчал, кряхтел, постанывал, выражая блаженство.
На работе теперь только и было разговору, что о животных. Сослуживцы понимающе улыбались, притворно завидовали Сундукову, считая его конченым человеком. А он возвращался в свою одинокую квартиру с удовольствием и нетерпением. Сотрудницы находили, что Петр Ефимович помолодел.
Чап исчез три месяца спустя, во время прогулки. Хозяин оставил его в сквере, отправясь домой за сигаретами. А когда вернулся, щенка уже не было. Напрасно Петр Ефимович искал его по дворам и задворкам, напрасно приставал к прохожим с расспросами, — Чап точно канул в воду.
…В тот злополучный день к щенку, оставленному без присмотра, подошли двое гуляк и стали его разглядывать.
— Как думаешь, чтой-то за зверь? — сказал один из них, пахнущий водкой.
— Должно, коза, — определил другой, пахнущий водкой и пивом. — Комолая.
Они отошли в сторону, потом первый, подумавши, чмокнул губами и приказал:
— Ко мне, барбос!
Чап послушно подбежал и завертелся возле.
— Ишь ты, ученая! — одобрительно заметил второй гуляка. — Рядом, дурак, пальто испачкаешь!
Чай пошел рядом, эту команду он тоже хорошо знал. Он был слишком мал, чтобы знать повадки людей. Он судил о них по своему хозяину, а на хозяина всегда можно было положиться.
Посовещавшись, гуляки завели его в какой-то двор и заперли в пустом гараже. Чап терпеливо сидел там, целиком доверившись воле людей. Выпустили его, лишь когда стемнело: позволили немного побегать на поводке и дали хлеба. Еда оказалась кстати, он успел сильно проголодаться. После кормежки его снова заперли, и на этот раз надолго.
Свет в гараж не проникал вовсе, и Чап удивлялся, как затянулась ночь, и торопил утро. Наконец двери растворились. Он увидел, что ночь давно прошла и даже на исходе тот час, в какой хозяин обычно возвращается из дневной отлучки. Чап присмирел, ему стало страшно и тревожно отчего-то, глаза забегали с тоскливым вниманием.
Вечером его привели в дом, где жил старый человек с голыми ногами и низким, скрипучим голосом. Чап не сразу сообразил, что это женщина. Она потрепала его за ушами, налила молока.
Утолив голод, Чап лег на коврик и настороженно следил, как люди разговаривают между собой. Может быть, догадывался, что речь шла о нем и о его будущей жизни.
2
История эта почти документальна; впервые опубликована в «Неделе» в 1966 году под рубрикой «Человек и природа».