Старуха неохотно стала выкладывать на стол деньги, и те, кто привел его, ушли довольные. А Чап остался, Хотя и очень просился с ними: он еще надеялся, что его отведут к хозяину.
Остаток дня старуха приучала его носить колокольчик.
— Конечно, это не чистокровный шотландец, — рассуждала она, — но довольно мил, А какая роскошная челка! Кхм!
Так прошел этот день, за ним другой, третий, и постепенно Чап стал привыкать. Он уже не обращал внимания на запах лука и непонятных цветов от рук его новой хозяйки, раздражавший его первое время. Однако хозяйка отравляла ему жизнь колокольчиком и какой-то странной игрой. Почти каждое утро она прикладывала к его лапе линейку и потом изумленно покачивала головой с блестящими трубочками. Когда Чап перерос линейку, в доме появилась другая, длиннее первой. Он подозревал, что игра не нравится и самой хозяйке, и как-то ночью разгрыз линейку на мелкие щепочки. За это его безжалостно выпороли. Но потом хозяйка словно бы устыдилась и стала усиленно его ласкать. Пес разнервничался, целый день не подходил к миске.
Он был служебной собакой, и природа благодатно соединила в нем все лучшее, чем обладали его предки-ризеншнауцеры, ротвейлеры и эрдельтерьеры, но хозяйка считала Чапа декоративной собакой и обращалась с ним, как с болонкой.
Житье становилось день ото дня хуже. То его осыпали ласками, то жестоко наказывали, и он уже ничего не понимал в поступках хозяйки и по ночам думал о том, как хорошо было жить в самом начале. Иногда ему снился первый хозяин, веселый и добрый, с теплыми, мягкими руками. Пес жалобно взвизгивал во сне, вилял обрубком хвоста, словно умолял хозяина забрать его.
Однажды Чап сидел на стуле и глядел в окно на мокрую улицу. Хозяйка еще не вставала, не кормила и не выводила его с ночи, и он чувствовал сильный голод и тяжесть в брюхе, но будить свою повелительницу не смел. Чем дольше он сидел так и созерцал дождь, тем больше заполнялось его сердце печалью. Чувство это стало так велико, что потребовало немедленного выхода, — Чап взвыл. Хозяйка вскочила со своей тахты, ударила его туфлей. Это произошло так неожиданно и так несправедливо, что он в бешенстве укусил ее. В конце концов у него было свое горе и он имел право хоть как-нибудь его выразить.
Хозяйка закричала истошным голосом. Чап испугался своей дерзости, пополз к ее ногам, вымаливая прощение, но получил еще один удар, страшней прежнего, потом удары посыпались так же безудержно, как еще совсем недавно сыпались ласки. Гордость пса была раз и навсегда сломлена. Он безропотно вынес побои и уполз в свой угол.
Наступило лето. В то воскресенье, когда город покрылся тополиным пухом, хозяйка привела Чапа на Птичий рынок. Там много было разного зверья, людей, птиц. Чап ошалел сначала, потом поборол страх и с увлечением рассматривал, обнюхивал, слушал этот необыкновенный мир.
Сперва он увидел голубятников. Они держали в руках голубей и бессмысленно кричали что-то, вместо того чтобы рвать зубами нежное голубиное мясо. Они были совсем растяпы, и некоторые птицы вырывались у них из рук и улетали прочь под гам, хохот и брань.
Другие люди держали в руках квадратные банки с водой, в которой плавали невиданные существа, очень красивые и, должно быть, вкусные.
Под навесом заросший волосами старик продавал зайца. Чап, почуяв запах этого странного незнакомца, взволновался и резко рванул поводок. После трепки он приутих, но окружающее не перестало будоражить его. Он увидел впервые лису, попугая, индюка с индюшатами и так устал от впечатлений, что едва двигался.
Наконец они с хозяйкой миновали главную площадь и вышли на пустырь, где продавали и покупали собак. Собаки тоже поразили его; он открыл, что его собратья бывают не только такие, как он, но и более лохматые или совсем голые.
Присмотревшись внимательней, Чап отметил, что он сильнее всех собак на этом сборище и что, если бы ему пришлось жить с ними всегда, он был бы у них первым. Действительно, среди этих испорченных людьми животных не было ему соперников. Он, черный терьер, выделялся среди них, как белая ворона.
Любители, барышники, праздный базарный народ — все обступили новенького, все разглядывали редкий товар, и кто-то захотел погладить. Чап взъерошил загривок, слегка обнажил клыки — человек в страхе отдернул руку.
Он сидел у ноги хозяйки, уперев мощные передние лапы в землю, гордо держа мохнатую красивую голову.
— Вот так пес! — с восхищением сказал кто-то. — Какой великолепный пундель!
— Что вы, — снисходительно возразил другой. — Какой же это пундель?! — Это же водолаз чистых кровей!
— Ха! Во-до-лаз! — вытаращил глаза третий. — Глите-ка, водолаз!
— Чуда-юда какая-то, — подивился четвертый. — Я вам точно вот говорю — чуда-юда, и больше ничего.
Высказывались и иные предположения, но общее мнение склонялось к тому, что пес — пудель. То же подтверждала сама хозяйка, хотя и не очень уверенно.
— Ну а сколько просите? — обратился к ней первый покупатель.
— Пятьдесят рублей, — отвечала она с большей на этот раз уверенностью.
Покупатель словно подавился костью.
— Это что же… полмесяца ничего не есть? — растерянно пробормотал он.
— Или три дня не пить, — отвечала хозяйка.
Покупатели отступились, и она простояла в одиночестве до закрытия базара. Она уже не рада стала своей затее и готова была вообще бросить пса, не подвернись, на ее счастье, один из давешних покупателей.
— Что-то я забыл, — сказал он, — вы десятку, что ли, за шавку-то хотели?
— Двадцать пять, — мрачно поправила его хозяйка.
— Новыми?! — удивился покупатель. — Не могу! Кабы мне собака-то нужна была. А то ведь так, для дачи, ребятишкам поиграться!
— Черт с вами, — согласилась хозяйка. — Подавитесь!
Новый владелец подхватил Чапа и нырнул в толпу. Хозяйка расправила скомканную десятирублевку и пошла восвояси с этого бесчестного торжища. По дороге она старалась не думать о том, что сама купила собаку за сорок рублей.
У выхода какой-то пожилой гражданин едва не сбил ее с ног.
— Простите, — сказал он одышлнво, — это вы продавали черного терьера?
— Подите от меня прочь!
— Моя фамилия Сундуков, — умоляюще заговорил неизвестный, — два месяца назад у меня пропал песик, именно черный терьер, а мне только что сказали, что…
— Плевать мне на ваших интерьеров! Лезут тут всякие! Мили-ция!
— Простите, — потухшим голосом сказал гражданин.
Какими бы ни были новые хозяева, надо было продолжать жить, а сердце Чапа еще не очерствело, и он обвыкся на новом месте. Здесь была деревня. Сонно слонялись гуси, козы и свиньи, изредка появлялись люди. Для городского жителя здесь каждый день открывалось что-нибудь новое.
К детям хозяина, этим маленьким человечкам, он испытывал родственные чувства — ведь, по сути дела, он и сам еще оставался щенком. Он позволял маленьким хозяевам делать с собой что угодно, терпеливо прощая боль и разные неудобства. Он любил играть с ними в мяч, как когда-то с первым хозяином, охотно носился с ними в просторном дворе и ревниво рычал на прохожих, если те осмеливались подойти к изгороди.
Взрослые обитатели дома мало обращали на него внимания. Мать человечков, небольшая и пышная, целыми днями валялась с книжкой на солнцепеке, а глава семьи появлялся только на воскресенье. Он был таксистом, и среди недели приезжал в тех случаях, когда попадался загородный пассажир.
Чап изо всех сил старался понравиться новым хозяевам. Образ Сундукова стирался в его памяти, а собакам всегда надо любить кого-нибудь из людей. В доме же, кроме него, жила еще одна собака, маленькая, голая и некрасивая, но ее ласкали гораздо больше. Наверное, Чап завидовал ей и хотел быть таким же голым и некрасивым. Может быть даже, он стыдился своей лохматой и нескладной фигуры, потому что осанка его стала приниженной и сутулой, в движениях появилась какая-то неуверенность. К тому же хозяин в один из приездов остриг его. Это было бы очень полезно, потому что стояла жара, но хозяин заодно обкорнал и челку, защищающую глаза от яркого света, и Чап едва не ослеп.