— Кудряво живете, — отхлебнув, прибавил Торопов. — И вообще…
— Опять ангина? — спросил Минбаев.
— Она, черти бы ее взяли! Едва хожу. А тут еще представители покоя не дают. Горит хлеб-то! У меня голова кругом. — Торопов сморщился и поправил шарф.
— Ваше дело такое, — сказал Минбаев.
— По семь центнеров соберем — хорошо.
Председатель вытер лоб подолом рубахи, подошел к борту, нагнулся. Километрах в четырех вверху перевозили горох — оттуда плыли желтые гороховые плети, медленно кружась в воронках. Сморенные зноем чайки срывали стручок-другой и, лениво махая крыльями, уходили в подбережную тень. Торопов взял багор, втянул на борт ворох побольше.
— Сколько добра нароняли, — сказал он. — Бестолочи.
А глазами тоскливо потянулся на дальний берег, к хлебам, низким и недозрелым, умирающим на корню от засухи.
— По семь центнеров не соберете, — сказал Минбаев.
Председатель промолчал, высморкался и сел в тень с ворохом на плече.
Минбаев окликнул Юрку:
— Можешь вешать.
— Это что у вас за картинка? — вяло поинтересовался Торопов.
— Инструкция, — робея, ответил Юрка.
— Дай-кось гляну.
— Что, переписал уже? — спросил матрос Шмаков.
— Ага. — Юрка налил себе чаю в кружку за номером четыре, стараясь не глядеть на нестерпимо сияющий чайник.
— Красками?
— Не-а… — Чай оказался теплый. — Тушью.
— Красиво, — похвалил Шмаков.
— Главное дело, все предусмотрено, — сказал Торопов. — Доскональный ты человек, шкипер.
— У нас порядок! — Шмаков скосился на начальника пристани. — Не то что у некоторых.
— Ты бы помалкивал, трутень, — сказал Торопов.
— А что я? — огрызнулся Шмаков. — Я так, к слову.
Минбаев, обдумывая что-то, пожевал губами.
— Колокол нам надо, — произнес он наконец. — Нет ли у вас в хозяйстве, Павел Митрофанович?
— На что вам колокол?
— Положено.
— Мало ли кто чего по глупости не положит. Ладно, поищем.
Некоторое время стояла душная тишина, лишь Юрка хлюпал свой чай да матросы, возясь над разостланной сетью, брякали грузилами.
— Андрей Минбаич, не пустишь нас на Лебяжье? — Голос у матроса Сергейчука был тонкий, мяукающий, а комплекция внушительная, и Сергейчук, памятуя про это несоответствие, подавал его редко, по неотложной необходимости.
Шмаков досказал за него:
— Лещ нынче должен ловиться.
— Куда вам эту рыбу-то? — спросил Торопов. — Сети, поди, все лето не просыхают?
Ему не ответили.
— К барже успеете? — спросил Минбаев.
— Обернемся! А трамвайчик вы вдвоем с Юркой встретите.
— Втроем, — мяукнул Сергейчук, — Лиза еще.
— Идите, — поколебавшись, разрешил Минбаев.
— Ты какой-то податливый нынче, шкипер, — заметил Торопов.
Юрка тоже подивился необычной сговорчивости начальника. Матросы погрузили сеть в шлюпку, оттолкнулись от дебаркадера и торопливо замахали веслами, словно собрались взлететь.
Торопов пересел поближе к начальнику пристани.
— Зачем я пришел, не догадываешься?
— Нет… Представителя встречать?
— Ты, Андрей, не финти!
Минбаев пристально посмотрел на Торопова ясными голубыми глазами, поправил пиджак.
— Документы у нее в порядке. Оснований не принять не усматриваю.
— Коне-ечно, — протянул председатель. — Формальности ты умеешь соблюсти! Ты по-человечески меня пойми! Лиза — моя первая работница! Становой хребет!
Минбаев не отозвался, выдерживая на лице прежнее постороннее выражение.
— Ты вникни, Андрюша, ну кем я ее заменю? Любка Шухрина в декрете, Маруся Меньшикова учиться едет! — Швырнув гороховую плеть за борт, председатель вскочил и отвернулся. Словно впервые увидев Юрку, поймал его за здоровую руку, подтащил к Минбаеву. — Чем тебе парнишка не кассир? Отличник, голова золотая! — Он постучал Юрку пальцем по голове. — Ну?
— Он несовершеннолетний, — сухо сказал Минбаев. — И потом — рука у него. Травма левой руки.
Юрка неловко высвободился, встал в сторонке.
— При чем рука, при чем? — продолжал горячо Торопов. — Заживет она! Я тебе о голове говорю!
— Мальчик уволен, — сказал Минбаев.
Торопов затоптался на месте, как стреноженный конь.
— Ну ладно, — начал он снова. — Малый тебе не подходит. Так возьми старушку! Вон их у меня душ двадцать! Считать-писать умеют, все поголовно грамотные! Возьми старушку, Андрей!
Минбаев косо посмотрел на председателя.
— Старушка мне не нужна.
— Ну, будда проклятая! — выругался Торопов. — Хрен тебе, а не колокол! Обратишься еще в «Гигант»!
Минбаев усмехнулся и ничего не сказал.
Вскоре близко загудел речной трамвай. Дебаркадер вздрогнул, закряхтел, мелкие волны ощупали его с кормы до носа.
— «Красноярец» идет, — сказал Юрка.
— Пшеничникова! Готовьте деньги, билеты и документы! — приказал Минбаев. Осмотрев себя придирчиво, направился к причальной тумбе, встал возле, как часовой.
Торопов, услышав ответ Лизы «все готово уже», опять сморщился, будто собирался плакать, полез за папиросами.
— Курить воспрещается, — не оборачиваясь, предупредил Минбаев.
Председатель поперхнулся дымом и выбросил папиросу за борт.
— У тебя и на затылке глаза, шкипер?
— Он отражение видит, — объяснил Юрка. — Стекло вон составлено, у стенки.
— А-а, — сообразил Торопов. Потрепав паренька по плечу, осторожно прикоснулся к гипсу. — На прицепе сможешь работать?
— А что? — ответил Юрка. — Смогу, дядь Паша. А когда?
— Скоро. Хоть завтра.
— Может, вечером шину снимут.
— Это шина называется? — вздохнул Торопов.
— Шина.
Катер развернулся против течения, прильнул к дебаркадеру правым бортом. С него сошла старуха с рюкзаком — в черной кофте, черной сатиновой юбке и черном кружевном платке.
— Ну, брат… — Торопов втянул голову в плечи. — Сейчас кино будет!
— Почему? — с готовностью заулыбался Юрка.
— Это ж Лизкина мать, не узнал?
— Ну и что?
— Увидишь что!
Торопов приосанился, стал как бы выше ростом. Даже живот не так выпирал из-под рубахи.
— Дарья Егоровна? — выступил он навстречу старухе. — Далеко ли плавали?
— Здравствуй, Павел Митрофанович, — поклонилась старуха. — Племяша в Тобольском проведывала.
— Ну и как он?
— Что как? Робит! — Старуха вытерла ладонь об кофту, протянула Торопову.
— Все там, на маслозаводе? — пожав ей руку, спросил Торопов.
— Ково там, ушел! В милиции сейчас. Пьяниц собирает да шпану всяку. Говорит, райком послал. Хотела с недельку пожить, а не утерпела. Общежитье ихное не по нутру. Девки эти так и шлёндают взадь-вперед. Морды бесстыжи, прости меня господи. Юбчошки — выше срамного места носят. Моду экую взяли.
— Молодуха-то его как?
— Туда же! — отмахнулась старуха. — Спрашиваю, где тут у вас дрожжи продают, шанежек испекчи? Дак она: «Дрожжям не интересуюся!» Пр-рохвостка!
— Ну вот, — сказал Торопов, — у племянника отгостевала, теперь с дочкой повидаешься. Вон она, ишь из кассы выглядывает! Рада небось, что ты приехала!
— Неужли заступила?!
— С сегодняшнего дня, — доложил Торопов.
— Лизавета! — сказала старуха грозно. — А ну, вылазь оттудова!
— И не подумаю, — ответила девушка, задраивая окошко.
— Ну ничо, — легко согласилась старуха. — Я обожду.
С катера больше никто не сошел. Минбаев, разговаривая с капитаном, беспокойно оглядывался то на старуху, то на Торопова.
Юрка заметил на катере девочку с эскимо.
— Девчонка! Где мороженое брала? — спросил он.
— Спрос! Кто спросит, того с ума сбросит.
— Ишь ты ящерка! — покачала головой старуха.
— А буфет закрытый?
— Закрытый. Хочешь лизнуть?
Юрка презрительно отвернулся.
— На-ко вот тебе конфетку, — сказала старуха.
— Не надо… С них пить сильно охота.
— Дак возьми и попей. — Она насильно вложила ему в руку вялую шоколадную конфету в обертке.