Вот почему предложение Зуева о пистолете было им отвергнуто категорически.
Кляня все на свете, сопалатники гвоздили стены три дня, с грехом пополам навесили несколько продольных реек.
А вскоре пришел в себя Ягодка. Когда сбили температуру, он успокоился, не заговаривался больше, лежал в сухом белье, в сухой свежей постели — тихий и благостный. Выяснилось, работал он в той самой стройконторе, которая заключила договор с больницей, инженером по технике безопасности. Когда его спросили, как вышло, что материал завезли, а рабсилу не выделили, Ягодка ответил с улыбкой выздоравливающего:
— Почему не выделили? Я же тут!
Позже уже объяснил:
— Где ее взять, рабсилу-то? На основных объектах людей некомплект.
— Ты сам-то откудова? — чуть погодя спросил Горохов.
— С Полтавы я буду, хлопцы.
— Это же надо! — подивились сопалатники. — Из каких далей!
— Ладно, лежи, Полтава, — разрешил Сашка. — Мыльницы сторожи!
— Меня Николай Семеновичем зовут, — сказал Ягодка.
Зуев спросил:
— Пистолет сможете достать, Николай Семенович?
— Это сложно…
— А ежли подумать? — надавил Горохов.
— Я подумаю, — сказал Ягодка.
— Держи кардан! — повеселел Сашка.
Пистолет привезли в субботу, когда Вектора в больнице не было. Пристреляли рейки за какие-нибудь два часа. А дальше работа пошла уже не работа, а развлечение: знай, гони шпалеры, стыкуй на хлорвиниловые прокладки.
Фанерованные под ясень панели в ширину были стандартные, в высоту же разнились: приходилось подпиливать. Зуев не успевал заправлять ножовки.
Сашка захандрил опять.
— Это что ж такое получается, мужики? У меня жена без присмотра, а я тут ошиваюсь!
— А чем тебе здесь не глянется? — спросил Горохов.
— А тем, — вскипел Сашка, — что я тут лежу, а она там…
Сев в кресло, он снял трубку и стал звонить в общежитие.
— Але! Тетя Дуся? Привет, это я, Брагин! Ага, выписывают! Передай Людке, как с работы явится, пусть мне одежду тащит! Какую, какую! В какой по улице ходят! Ну! Да пусть пузырь прихватит! Скажи, на проводы, мол! Сама-то не догадается! Ну будь! Будь, говорю!
Положив трубку под испытующими взглядами товарищей, прошелся по кабинету, тоном Вектора Петровича произнес:
— Думаю, с оставшимися недоделками вы справитесь без меня. Н-вот! — И уколол пальцем Ивана Никифоровича.
— А ты? — спросил Зуев.
— А я к Ирине Леонидовне. На выписку.
Злиться и сердиться Зуев не умел, и, когда злился и сердился всерьез, это выглядело смешно. Сашка рассмеялся ему в лицо. Вернулся он минут через десять.
— Как она тебе скоро выписала! — съехидничал Горохов.
— Где справедливость?! — прорвало Сашку, — Без личного разрешения Вектора Петровича она, видите ли, не может! Дура толстомясая!
— Да, бульонки у нашей Ирочки что надо, — согласился Горохов.
— Уйду! Вот принесут одежду, и смоюсь!
— Не советую, Брагин, — сказал Ягодка. — Дурака сваляешь.
— Я им не карла!
— Самовольно уйдешь, впаяют нарушение режима! — заметил Горохов!
— Пускай! Плевать мне на их больничный! В парке водителей не хватает, а они что делают?!
— Серьезно, Саша, — сказал Зуев. — Зачем тебе эти приключения? Билютень не оплатят, стал быть, запишут прогул. Тринадцатая накрылась. Прописку и ордер от тебя отодвинут. Ты ж не пацан уже. Придет Вектор Петрович, подпишет, и пойдешь как положено.
— Сегодня суббота, так? — заорал Сашка. — Еще почти два дня тут груши околачивать?!
— Дольше ведь лежал, — сказал Иван Никифорович.
— До чего ты вредный мужик, скульптор! Так бы и врезал.
— Ладно, хлопцы, — сказал Ягодка. — Пошли до палаты. На сегодня хватит.
Жена Сашки, Людмила, появилась неожиданно; в первые мгновения никто из сопалатников не понял, что произошло. Какая-то густо накрашенная девица в распахнутом пальто, с распущенными волосами, с полотняным чемоданом в руке ворвалась в палату, быстро захлопнула за собой дверь и прижалась к стене.
— Людка?! Прорвалась?! — воскликнул Сашка.
— Чш! — предупредила девица.
Мимо протопали каблуки погони.
— Я тебя внизу подожду, Саш!
— Не жди! — торопливо проговорил Сашка. — Только в понедельник выпишут! Беги!
— Вот же ты баламут! Позвони в общагу! — бросила она сердито и, выглянув в коридор, пулей понеслась на выход.
— Задержи их! — подсказал Зуев Сашке и сунул чемодан под свою кровать.
Сашка выпрыгнул в коридор. И как раз вовремя — погоня в составе дежурной сестры, няньки и гардеробщицы возвращалась назад.
— Девы-бабоньки! — заблажил Сашка, становясь у них на дороге и раскинув руки. — Куда вы, миленькие?
— Пусти, паразит! — прикрикнула на него нянька. — Диверсантку ловим!
— Игде она? Куды побегла? — подсуетился Горохов.
— Да не путайтесь вы под ногами! — рассерчала сестра. — Во, деловые!
— Сестричка! — вцепился в нее Иван Никифорович. — Анальгинчику не дадите? У товарища Ягодки голова разламывается. Лично я предполагаю давление.
— Да-да! — подтвердил Ягодка из палаты.
Гардеробщица обратилась к больным, высыпавшим из других палат:
— Девку с чемоданом не видали?
— Пробежала какая-то на лестницу, — ответили ей. — Но без ничего.
— Ну вот, — посочувствовал Сашка. — Ищи теперь ветра в поле!
— А не к тебе ли она прибегала, молодой?
— Ты тоже скажешь, Романовна, — обиделся Сашка.
— Загадочная история, — сказал Иван Никифорович. — Вы не огорчайтесь, девушки. В следующий раз мы ее сцапаем. Она рыжая такая? В берете?
— Сам ты рыжий, в берете, — пробурчала сестра. — Пошли уж.
— Куда?
— Анальгин просил? Или не просил?
— Точно так, просил. Идемте!
Когда все утихло, палата собралась у стола. Людмила принесла в чемодане не только одежду, но и бутылку спирта.
Иван Никифорович нетерпеливо расчесал подусники; на словах же выразил сожаление:
— Думал, в больнице от этой заразы отдохну.
Горохов, изучая содержимое чемодана, вел с Сашкой такой разговор:
— Вот тебе тольки двадцать один, а уже имеешь зарубежный костюм. А я первый костюм пошил, когда мене тридцать сполнилось. Мна! хороший был костюм, кувыркотовый. Мы как жили? В чем с фронту прибыл, в том и сельское хозяйство подымай.
— Да-а, Яклич, вашему поколению перепало — пять шаров!
У Горохова от его неожиданно дружелюбного тона повлажнели глаза.
— Погодь, мужики, — сказал он, — я счас в холодильник сбегаю!
— Мой пакет заодно прихвати, — просил Зуев.
— И мой, если не трудно, — присоединился к просьбе Иван Никифорович. — У меня там мед.
— Мой обязательно, — сказал Ягодка. — В моем сало.
— Сделаем! — взбодрился Горохов.
Спирт развели минеральной водой, сдобрили медом.
— Красота! — сказал Горохов, обнюхивая напиток. — И полезно, и запаху не будет.
— Я один раз с тифом лежал, с брюшным, — разговорился Иван Никифорович. — Под День Победы соседу по койке так же вот принесли. Отметили праздник, хорошо. Потом друг на друга глянули, а оба красные, как маков цвет!
— Хороши цветики, — хмыкнул Горохов.
— На нашу беду заходит дежурный врач, — кивнув, продолжал Иван Никифорович. — Что, дескать, с вами?! Тужились. Отчего тужились? Непрохождение стула. В тот же миг нас на каталки и в процедурную, промывать. Так все и вымыли до последней капли.
— Могли бы дуба дать, без промывки-то.
— Могли бы! — охотно согласился Иван Никифорович. — Ну, поехали, что ль?
— Как хохлы говорят, щоб дома не журылысь, — сказал Ягодка.
— Антиресная все ж таки у нас канпания… — растроганно проговорил Горохов.
— Жить можно, — согласились с ним.
Горохов выпил еще и вдруг заплакал:
— Шульгино ты мое родимое! На што я тут без тебе? Кто мине знает, кто уважает!