— Слышь, Яклич, брось, — сказал Сашка. — Выпишешься, съезди на выходные. Три часа дороги всего-то!
— Ты посуди, Александро, кто я есть? Емигрант я безродный, вот кто… — Горохов высморкался, страдальчески искривился.
— До чего же у нас напиток получился увлекательный, — сказал Иван Никифорович. — Плесни-ка, Саша. Спасибо, милый. За наше выздоровление, дорогие мои.
— Тебе что! Тебе все путя открыты, — попрекнул его Горохов. — Хошь пей, хошь закусывай… — Он подпер небритую щеку ладонью и запел:
— Не так громко, — предупредил Зуев.
Горохов выпучил глаза, топнул под столом ногой и нарочно прибавил громкости:
Иван Никифорович, ни на кого не глядя, вылез из-за стола.
— Что с тобой, Никифорович? — спросил Сашка. — Нехорошо?
— Оставь его, — сказал Зуев, прибирая посуду.
Иван Никифорович обернулся — растительность на его лице была мокрой от слез.
— Вот вы сказали, мне все дороги открыты, — проговорил он. — А они у меня все закрыты… На учете в отделении состою. Как хронический алкоголик. А отчего, отчего, полюбопытствуйте, отчего я алкоголик? В связи с распадом семьи! Детки выросли, стал я не нужен. Изгнали. Живу где придется. Поначалу карабкался. Думал, наработаю маней-маней, куплю кооператив. Ан нет… Что ни наработаю, все мимо, мимо. Приду к бывшей супруге, в террариум этот… — Он замычал, замотал головой. — Выложу на стол банкноты — миленький, хорошенький, а через неделю… В шею миленького, в шею хорошенького!..
— Вот оно как делается-то… — потрясенно вымолвил Горохов. — А ежли, Вань, взять дрын, да дрыном?
— Это будет началом конца, — горько сказал Иван Никифорович. — А ведь я в Строгановском учился! Надежды подавал…
Слушатели, проникнувшись состраданием, заговорили в осуждение современных женщин. Сашка рассказал свое:
— Я Людке один раз устроил. Замочила она мою робу в корыте. День киснет, два киснет. Неделя прошла, ей все некогда. Тухлятиной от корыта несет на весь этаж.
— Взял бы да сам простирнул, — сказал Горохов.
— Да… Взял я две пачки дрожжей, бухнул в корыто. К утру эта квашня подошла. Да как поперла! Прет и прет. Сам испугался. Затопило все к черту! Скандал вплоть до участкового. Штрафанул на чирик.
— Это сколько? — нахмурил брови Горохов.
— Червонец.
— Я бы тебе на сотельную оштраховал!
— Ты бы! Лежи себе!
— А ты?
Сашка взял ключ у Зуева и отправился звонить Людмиле.
Александр и Людмила Брагины родом были с Орловщины. В Москву они приехали вместе с другом Степой, тихим, услужливым малым. Брагины получили комнату в коридорном доме, Степа поселился с одиночками, в комнате на четверых, — естественно, что он дневал и ночевал у Брагиных. Сашку в последнее время общество его стало тяготить. Он слегка догадывался о чувствах Степы к Людмиле, но повода ревновать не было. Сейчас, позвонив в общежитие, этот повод он получил. Дежурная, ходившая звать Людмилу, сообщила не без усмешки, что дверь ей не открыли и даже погасили свет. Дальнейшее дорисовало Сашкино воображение. Ждать до понедельника и мучиться подозрениями оказалось выше его сил. Вернувшись в палату, он объявил:
— Прощайте, товарищи, все по местам.
— Ты что это удумал? — спросил Горохов.
— Ухожу.
— Не сходи с ума, — сказал Зуев. — Ведь мы же договорились, Саша?
— Надо мне.
Иван Никифорович схватил его за руку:
— Саша, не делайте глупостей! Вы сейчас в таком состоянии, что… Товарищ Ягодка, вы у нас старший, нельзя его отпускать в таком состоянии, ни в коем случае!
— Брагин, никуда не пойдешь! — В голосе Ягодки послышались начальственные ноты.
— Отстаньте! Как сказал, так и будет!
— Успокойся, Саша. — Зуев насильно усадил Сашку на кровать, сел рядом, обнимая за плечо. — Что-нибудь с женой?
Сашка нехотя кивнул.
— Она здорова?
— Сам же видел!
— Она… дома?
— Вроде бы…
— Что ж ты переживаешь, чудак?
— Ну надо мне туда, надо! — Сашка вырвался из его рук. — Что вы со мной, как с маленьким!
— А ты и есть маленький, — сказал Горохов. — Слушай, что старшие говорят. И не выбуривай глаза — худого не посоветуем.
— Идите вы! — Сашка потянул из-под матраца брюки, разложенные по стрелкам.
— Я тебя не выпущу, — твердо сказал Зуев. — Сам завтра будешь благодарить.
— Ха! Он меня не выпустит! А ну!
В эту минуту няня вкатила ужин.
— Что за драка, шуму нет? — спросила она.
— Да вот какое дело, Романовна, — начал Зуев.
— Молчи!
— Нет, Саша, молчать не буду.
— Ну-ну, какое дело? — насторожилась старуха.
Зуев взглянул на Ягодку, на Горохова, на Ивана Никифоровича — они отвернулись. Сашка молча моргал. «Эх, молодой, молодой!» — ласково подумал Зуев и сказал:
— Домой наш Саша собрался — вот какое дело.
— Как это домой? Тебя что, выписали?
Сашка не ответил.
— Ты угорел, малый? Без выписки не моги и думать. Ты ж нас с дежурной сестрой под статью подведешь. Не дури, не дури.
Она выставила тарелки на стол, уже убранный после недавнего пиршества, подозрительно пошмыгала носом и вышла.
— Эх ты! — с сердцем сказал Сашка. — Я думал, ты человек, а ты… Яклич, объясни ему!
Горохов молчал с отсутствующим видом.
— Я ж в твоих интересах, Саша, — неловко улыбнулся Зуев.
— Это не по-товарищески, — сказал Иван Никифорович.
— Зря вы няньке настучали, — кивнул Ягодка. — Теперь жди сестру.
Сестра долго ждать себя не заставила.
— Это ктой-то у нас в самоволку собрался? — грозно спросила она. — Это ты, молодой? Ну-ка, ну-ка, я за тобой поухаживаю. — Она отвернула одеяло, обнаружила брюки. — Ага… а остальное где? — заглянув под койку, обнаружила чемодан. — Вот он где, чемоданчик-то!
— Оставь! — крикнул Сашка. — Не тобой положено — не тебе брать!
— Поговори у меня! Деловой!
Сестра подхватила чемодан и, с силой оттолкнув Сашку, вышла.
— Уйду! — крикнул он ей вслед. — Все равно уйду! Он сел на койку, нервно разгладил подол рубахи. Оторвав матерчатую этикетку, швырнул на пол.
— Спасибо, Зуев! Пять шаров тебе из пяти!
Потом вскочил и выбежал вон.
— Уйдет, — сказал Иван Никифорович.
— Да нет… вряд ли, — возразил Зуев не очень уверенно. — Что он, раненый?
— Раненый, — подтвердил Горохов. — Для таких закон не писан.
Зуев поспешно вышел в коридор, выглянул на лестницу, сбегал в курилку, спустился вниз — Сашки нигде не было.
— Надо найти! — приказал Ягодка.
— Да ушел он! — Горохов вздохнул.
— Может, где-нибудь в чужой палате сидит? — с надеждой сказал Зуев.
С улицы в форточку прилетел свист. Зуев, Иван Никифорович, а затем и Горохов с Ягодкой приникли к окну.
Освещенный фонарем, Сашка стоял на снегу в одной пижаме; задрав голову, кричал что-то и грозил кулаком. Вдруг он оглянулся — во двор выбежала гардеробщица. Сашка, теряя шлепанцы, нырнул в пролом забора.
Зуев бессильно сел.
И с этой минуты тревога, тупой болью ударившая его под дых, не проходила.
Чтобы сбить ее, все воскресенье Зуев переламывал себя работой, без напарников, в одиночку, пропустил обед. Ягодка пришел за ним, постоял в дверях и ушел. Иван Никифорович заглянул тоже.
— Хватит вам, товарищ Зуев, — сказал он. — Вы больной человек и должны отдыхать. На вас лица нет.
Зашел Горохов.
— Кончай, Ярослав. Ты не мамонт.
Зуев не отвечал.
— Гли, на кого ты похож! А насчет Александра не сомневайся. Черт ему доспеется, молодому.
— Уйди, Яклич, — сказал Зуев.
— Тебе видней, — обиделся Горохов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .