Нона действительно была не одна.
Стабельский увидел накрытый в гостиной стол и у стола очень молодого человека с высоко взбитыми волосами и какой-то невнятной растительностью на подбородке.
— Общий привет! — Стабельский вскинул руку с портфелем.
Нона сдержанно его поцеловала.
— Раздевайся, знакомься. Это и есть Кравец. Очень способный математик.
— Вениамин! — улыбаясь и ступая навстречу, представился тот. — С приездом вас!
— Очень приятно, благодарю. По какому случаю торжество?
— Понимаете, у нас с Наташей сегодня что-то вроде помолвки… — сказал Кравец.
— С какой Наташей? Нашей соседкой? Поздравляю! Ай да Наташка!
— …и мы решили отметить это событие с Ноной Андреевной, поскольку, с одной стороны, Нона Андреевна пребывала в одиночестве, а с другой — у Наташи полон дом народа. Но если вы устали с дороги…
— О чем разговор! — запротестовал Стабельский. — А где Наташка?
— Что-то закопалась, — сказала Нона. — Я ее сейчас позову.
Нона сняла трубку и набрала номер:
— Наташа? Ну что же ты? Мы уже за столом!
— Не все, — поправил ее Стабельский. — Я должен умыться.
— Дождись Наташу, — сказала Нона.
— Ну, разумеется!
Наташка появилась прежде, чем Нона положила трубку. Стабельский машинально отметил, что на ней домашний мятый халатик, застегнутый небрежно, наспех.
— Извините, Вячеслав Аркадьевич, — покраснела она, поймав его взгляд, — в нашем сумасшедшем доме никогда не найдешь утюга… Здравствуйте! С возвращеньицем!
— Здравствуй, невеста, здравствуй! — улыбнулся Стабельский и поцеловал ее. — Так вы начинайте, а я в ванну.
«Бедная девочка», — подумал он. В доме его детства, многодетном, как у Наташки, вещи тоже не знали своего места. Мать Стабельского, задерганная заботами и собственной неорганизованностью, хваталась за десять дел сразу, с грехом пополам доводила до середины и принималась за другой десяток, Дети росли как попало и так же были раздираемы бестолковой энергией. Стабельский формировал себя неприятием такого образа жизни. Стремление к порядку, к четности и симметрии доходило у него до абсурда. Однажды он закинул в канал сорок семь копеек, такая медь скопилась у него от школьных завтраков, — не сорок, не пятьдесят, а именно сорок семь! Он и теперь помнил свою бессильную ярость на эту ущербную сумму и мстительное облегчение в тот момент, когда монетки взметнули снопики брызг. А как он был опрятен и как непримирим к неопрятности; он сохранил это качество и поныне. Его доверители представали перед судом всегда гладко выбритые, причесанные, чем выгодно отличались от потерпевших и производили на судей благоприятное впечатление. Коллеги шутили, что Стабельский собственноручно бреет их и причесывает.
В юности он торопил время, чтобы начать жизнь по собственному раскладу. Тогда, ухаживая за Ноной, он часто размышлял с горечью, почему в его семье нет никаких традиций, почему его мать, в точности как теперь Наташкина, не умеет принять гостей, не умеет обставить застолье так, чтобы всем было хорошо и удобно, — все-то у нее получалось через пень-колоду. Когда он слышал от Ноны: «А на Новый год мама готовит индейку с яблоками, а папа делает мороженое из сливок с малиновым вареньем, а бабушка на день рождения вяжет мне варежки», — ему хотелось завыть; он вдруг становился язвительным, колким, вел себя так, что в конце концов самому становилось стыдно.
Теперь в его доме были и свои укоренившиеся традиции, и поступал каждый обдуманно, по совету, и ничего не делалось наобум, и — что очень важно — Нона, красивая, строгая, здравомыслящая, неотъемлемая часть его существования, умела не только принять гостей, но и устроить так, чтобы всем было удобно и хорошо, и в первую голову самому Стабельскому. Пожалуй, только теперь, добившись надежного положения, целесообразно устроив быт, он был по-настоящему счастлив.
Стоя под душем, он радовался белоснежному кафелю, горячей воде и хорошему мылу. Он обнаружил в ванной нечто новое: голубой непромокаемый колпак и фен. Точно такой же фен Стабельский прятал в ящике письменного стола; то был его подарок Ноне к Новому году. Жаль, что она его опередила. Но все равно, он похвалит ее за полезное приобретение, а тот, что в столе, они преподнесут Наташке.
Он появился перед ними в вельветовой домашней куртке. Он нарочно ее надел, чтобы Наташка в своем халатике не чувствовала неловкости. Но, удивительная вещь, на ней теперь было платье. Перемены произошли и на столе: блюд явно прибавилось.
— Еще одну минуту! — попросил Стабельский.
В портфеле у него была припрятана бутылка спирта, настоящего, питьевого, северного, и он торжественно водрузил ее в центр стола.
— Ну как, берете меня в компанию?
— О чем разговор! — сказал Кравец.
— Вячеслав Аркадьевич, садитесь вот сюда, со мной, — позвала Наташка.
Кравец поднял бокал!
— Первый тост за Вячеслава Аркадьевича!
— Э нет! Первый тост за вас с Наташей.
— А я буду за вас, — заявила Наташка.
— Прекрасная мысль! — подхватил Кравец. — Вячеслав Аркадьевич пьет за нас, Наташа за Вячеслава Аркадьевича, а я за Наташу. А вы за кого, Нона Андреевна?
— За себя, — сухо сказала Нона.
— Слово женщины… — начал Кравец.
Наташка его одернула:
— Помолчи ты, горечь!
Стабельский рассмеялся:
— Строгая у вас будет жена, Вениамин!
— У-у-у, — промычал тот.
Все выпили молча.
Стабельский сломал паузу.
— А что, Натаха, вот что если я сейчас возьму да закричу «горько»?
— Только попробуйте! — пригрозила Наташка.
— «Горько» кричат на свадьбах, а не на помолвках, — сказала Нона.
— А пусть будет не по правилам!
— Сколько я тебя знаю, ты никогда не поступал против правил.
— Братцы! — взмолился Стабельский. — В чем дело? Я старый, больной, с дороги!
— В самом деле! — Посочувствовала ему Наташка. — Какие мы все вредины! Жених, наливай!
— На этот раз я буду спирт, — сказал Стабельский.
— Я тоже! — расхрабрилась Наташка.
— Не советую, — предостерег Стабельский. — Это очень опасно.
— Ну только капельку!
— Капельку можно. Налейте ей капельку, Вениамин.
Спирт согрел, размягчил Стабельского; он обнял Наташку, тотчас доверчиво к нему прижавшуюся. «Наверное, это очень здорово быть отцом такой славной девчушки», — подумал он.
— Я ревную! — запротестовал Кравец. — А вы, Нона Андреевна?
— Нет.
Стабельскому не очень понравился тон, каким она произнесла «нет», но доискиваться до причин не хотелось, его больше занимала сейчас Наташка — такой взвинченной он ее прежде не видел.
— Закусывайте, Вениамин, — сказала Нона.
Кравец церемонно взял ее руку, поцеловал в запястье:
— Уже. Уже закусил.
— Вячеслав Аркадьевич, ну их, расскажите лучше, как съездили? — попросила Наташка.
— Да-да, — поспешно сказала Нона, — как прошла поездка? Удачно?
Кравец присоединился:
— Просим, просим, Вячеслав Аркадьевич!
К Стабельскому вернулось потускневшее было чувство пережитой победы.
— Банальная история, друзья мои, — как бы нехотя сказал он.
— Уже интересно, — Кравец изобразил пристальное внимание.
— Помолчи, — цыкнула на него Наташка.
— Ну, хорошо… Дело было так. Один охотник вернулся с промысла и узнал, что в его отсутствие жена, мягко говоря, встречалась с другим, В тот же день он встретился с этим другим и… В общем, ударил его ножом. Закон на этот случай предусматривает лишение свободы до десяти лет. Статья сто восьмая, часть первая. Мне удалось добиться пересмотра. Осудили его по сто десятой: телесное повреждение, причиненное в состоянии аффекта. Сие значит — исправительные работы по месту жительства сроком на один год с удержанием двадцати процентов от заработка. Вот, в сущности, и все.
— Это больше, чем победа, Вячеслав, — сказала Нона. — Это триумф.
Наташка и Кравец засыпали Стабельского вопросами: их интересовала любовная часть истории.