— А знаешь, — сказала Нона, — я бы не стала защищать этого ковбоя.
— Траппера, — с улыбкой поправил ее Вениамин.
— Ну, траппера.
— Почему? — искренне удивился Стабельский.
— Потому что для него жена — собственность. И ножом он орудовал потому, что на его собственность посягнули.
— Что ж ему стерпеть надо было, Нона Андреевна? — Наташка раскраснелась от возмущения.
— Да, это было бы не по-хозяйски, — ухмыльнулся Кравец.
— Нет, правда? Какой-то аморальный тип пристает к женщине, и ему за это ничего?! Правильно Вячеслав Аркадьичин подзащитный поступил! Взял и дал отпор негодяю! Все бы так делали, у нас бы давно коммунизм наступил!
— Успокойся, детка, — сказал Кравец. — Все уже позади, соперники живы, на пятьдесят процентов телесно не повреждены, Ну чего ты, дурочка?
— Убери руки! — сказала Наташка с неподдельной ненавистью.
Стабельский счел должным вмешаться:
— Я согласен с Наташей. Не в стенгазету же было писать, черт возьми! Все дело в том, — продолжал он, выждав паузу, — что у моего подзащитного растет сын. И он очень хочет быть похожим на своего отца. Не забывайте, что трагедия произошла в маленьком промысловом поселке, где в ходу свой кодекс чести.
— Хорошенький примерчик сыну, — заметил Кравец.
— Отец вступился за честь матери, — повысил голос Стабельский. — Вот что вынесет мальчик из этой истории. И потом, мы рассуждаем сейчас очень отвлеченно. Я же вел конкретное дело, с конкретными участниками, в конкретных обстоятельствах. В одном я с вами согласен, Вениамин. Вполне хватило бы кулака.
— Какой вы умный, Вячеслав Аркадьевич! Я даже не подозревала!
— Благодарю, — Стабельский не мог сдержать улыбки.
— Нет, я без юмора! Как вы все расставили по своим местам!
— Наличие присутствия ребенка, конечно, меняет дело, — с значительным видом произнес Кравец.
— Перестаньте ерничать, Вениамин, — сказала Нона. — Это действительно меняет дело.
— Я вот ему сейчас ка-ак двину! Профессор кислых щей.
— Наталья! Возьми себя в руки!
— А чо он, Нона Андреевна? Еще дурочкой обзывается!
— Может быть, выпьем? — спохватился Стабельский.
— Превосходная мысль, — поддержал Кравец.
Что-то было не так в этой помолвке. Отчетливо проступала некая асимметрия, некая дисгармония в обстановке застолья, точно в одном томе оказались подшиты материалы из разных дел.
Уже включили магнитофон.
Кравец и Наташка, подстрекаемые Стабельский, вышли из-за стола. При всей их кричащей несхожести и он, и она принадлежали одному поколению; это тотчас стало видно, едва они встали друг против друга. На первый взгляд казалось, что партнерша из непонятного упрямства ломает начинаемую партнером группу движений, тем не менее двигались они в одном присущем только их времени динамическом стереотипе, и оттого танец их был слажен, органичен, словно бы они пели на два голоса.
— Черти! — с завистью сказал Стабельский.
— Дети, — отозвалась Нона.
— Она дитя, точно. А он… Этот мальчик многого добьется в жизни.
— А чего ты добился в жизни, Стабельский? — неожиданно спросила Нона.
— Извини, но я еще не умер.
— Хорошо; чего ты добиваешься в жизни?
— Гармонии, Нона Андреевна, гармонии.
— Интересно, в чем она выражается?
— Сколько лет мы с тобой женаты? Пора бы знать.
— И все-таки в чем же?
— Хотя бы в равновесии между тяжестью преступления и справедливостью наказания.
Нона свела разговор к шутке:
— Лучше бы ты добивался равновесия между нашими потребностями и нашими, увы, возможностями.
— Извини, учту на будущее.
Память его вдруг выметнула вчерашний чистого небосклона день, яркое солнце над Югутлой и просторные голубые снега. Он опять очутился в доме охотартели, бревенчатом, пропахшем шкурами, и махорочным дымом, опять вокруг него громко разговаривали и громко смеялись неприхотливые люди и он сидел с ними за деревянным скобленым столом на равных, и была зима, солнечная, морозная, совсем как в детстве.
— Вячеслав, ты где? — усмехнулась Нона.
— Знаешь, когда я подходил к дому, такой лежал снег… Сказка.
— Ночью обещали оттепель, — сказала Нона.
Стабельскому захотелось обнять ее, Нона встала и подошла к окну, отдернула штору.
— Полюбуйся, дождь.
Стабельский уронил руку, тяжело вздохнул. А Кравец и Наташка, похоже, снова сцепились.
— Ну и парочка, черт бы их побрал, — пробормотал он. — Акселеранцы.
— Что за выражения, Вячеслав!
— Наташа! Вениамин! — перекрывая музыку, позвал Стабельский. — Идите сюда!
— Что ты задумал?
— Сейчас увидишь.
Молодые подошли к нему.
— Друзья мои! Существует обычай делать обрученным подарки. Прошу внимания. Жениху я дарю улыбку. Наташка, смотри! — Стабельский растянул рот до ушей. — Ничего подарок?
— Оригинально, — сказал Кравец.
— А за подарком невесте я должен отлучиться!
Стабельский поднялся с кресла и ушел в спальню. Выдвинул ящик письменного стола, извлек из-под груды бумаг коробку с феном. Распечатав коробку, вытащил фен и, держа его как пистолет, подкрался к двери, чтобы внезапно открыть ее и произвести необходимый эффект.
И — замер с открытым ртом.
Злым, совершенно незнакомым голосом Нона отчитывала Наташку; что-то бубнил Кравец; Наташка, как заведенная, твердила одно и то же: «Не могу больше, не могу, это подло, поймите, подло!»
Еще не догадываясь, но уже предчувствуя страшную догадку, Стабельский вбросил себя в гостиную и, ударившись с разбегу о их молчание, застыл с феном в вытянутой руке.
— Что это у тебя? — спросила наконец Нона.
— Подарок… — мучительно обретая речь, ответил Стабельский. — Это наш с тобою подарок Наташе и Кравцу. Сушилка для волос. Совершенно необходима, если… Очень удобная. Прошу.
— Спасибо, — выдавила Наташка.
— А где коробка? — спросила Нона. — Нужно положить в коробку. Как можно дарить вещи без упаковки?
— Коробка на письменном столе, — сказал Стабельский. — Ты достань какую-нибудь ленточку… перевязать.
— В самом деле, — сказала Нона, не двигаясь с места. — Где-то у меня есть шелковая тесьма.
— Вот и принеси, — сказал Стабельский.
— Пойду поищу.
— Приятная вещица, — сказал Кравец. — Большое спасибо, Вячеслав Аркадьевич. Мы с Наташей очень вам признательны.
— Я… рад, — сказал Стабельский. — А почему выключили магнитофон? Танцуйте! Что же вы?
— Я не хочу! — С глазами, полными слез, Наташка выбежала в прихожую.
— Что с ней, Вениамин? — спросил Стабельский. — Так нельзя. Верните ее.
Кравец коротко, со страхом, на него взглянул.
Наташка, всхлипывая, пыталась открыть замок.
— Наташа, что случилось? — Кравец встал от нее поодаль и косился на свое отражение в зеркале. — Я был неправ. Я прошу прощения.
— Кто же так девушек уговаривает? — сказал Стабельский, стараясь занять глаза чем-нибудь надежным, устойчивым. Все было безлико и зыбко. — Так вы не родственник Леониду Леонидовичу Кравцу?
— Нет… А кто это?
— Милейший человек, — сказал Стабельский.
— Наталья! — властно позвала Нона. — Возьми себя в руки.
Наташка покорно вернулась в гостиную, Кравец бережно поддерживал ее под руку.
Стабельский снова включил магнитофон и сел на свое место. Нона опустилась в соседнее кресло. Перевязывая ленточкой коробку с феном, спросила вполголоса:
— Ждешь покаяния?
— Ты… Ты и этот юнец. Нона! — сказал Стабельский.
— Я и этот юнец. Почему бы нет? В конце концов я должна любить кого-нибудь, кроме тебя.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты знаешь.
— Но послушай, Нона, дети внесли бы хаос в нашу жизнь!
— А я мечтала об этом хаосе. Твоя мать была счастливой женщиной. Знал бы ты, как я ей завидовала!
— Но этот спектакль, Нона! Зачем? — Стабельский едва не застонал от унижения.
— Просто хотела поберечь тебя, твое самолюбие. Как оберегала восемнадцать лет. Ты ничегошеньки не знаешь, что было в эти годы. Ты даже не представляешь, какие потрясения я пережила в одиночку. Сколько я утаила от тебя такого, что могло бы разрушить твое представление о жизни, твои незыблемые правила и установки. Ты ничего не замечал. Или не хотел замечать?