Подействовало.
А весной «Просвет» раньше других хозяйств закончил посевные работы. Пахали на своих, взращенных вопреки директивам свыше быках, или волах, как следовало по Гоголю. Осенью опять выскочили в передовые, раньше всех управясь с уборкой.
Карпов сменил гнев на милость и, кажется, громче всех аплодировал просветовцам из президиума районного слета передовиков.
Делегация «Просвета» предстала перед участниками слета во всем великолепии уникальнейших причесок, созданных гением председателя. Зал онемел, когда красновские бабы царственной поступью прошествовали по проходу и взошли на сцену.
Кузнецов был горд творением своих рук не меньше, чем высокими показателями.
Прически, чтобы не растрясти в дороге, обвертывали картоном. Так и ехали — с коробами на головах. Довезли. И тот же Карпов, ухваливая «Просвет» за трудовую доблесть, восклицал с трибуны:
— Вы только взгляните, товарищи, на этих изумительных женщин! Они не только в труде хороши, но и собой прекрасны, как подобает советскому неукротимому человеку!
В перерыве, перед концертом, Капитолина Акимовна попеняла Карпову:
— Это что же эко? Всех наградили, а председателю даже грамотки не дали!
Карпов скривился.
— Слушай, Капитолина, мы тебя уважаем, но позволь нам самим решать, кто чего заслуживает!
Поразительно, что через столько лет их разговор повторился почти что в точности. Правда, теперь Карпов был в областном чине, но и Капитолина Акимовна не отстала в званиях и регалиях.
Опять они стакнулись из-за Кузнецова.
Не получив у Лещова членораздельного ответа, Капитолина Акимовна наладила прямиком в область.
Приехала не ко времени: Карпов переезжал в новый кабинет. Полемизировали стоя. Карпов с тогдашней кривой миной спросил:
— Он тебе кто был-то? Муж, друг интимный?
— Старые мы с тобой эдакие беседы вести. А бабам нашим он был непревзойденный авторитет. Помнишь, как на слете-то гарцевали? Разуты-раздеты, а бассей нас не было. Он в нас душу женскую уберег. Не дал лицо свое утерять. Ведь работали и за коня, и за мужика! Долго ли опуститься? А вот же не окырзилась ни котора! Что глядишь? Это теперь у меня одне изгре́би да о́чеси. А бывало, уложит мне Прокопьич косы в куфочку, душа играет! Может, от того и робила, как чо и есть?
Карпов махнул рукой.
— Брось, Капитолина, не смеши, право. Если уж переименовывать колхоз, так… Не в честь же цирюльника! И дело было только в твоей высокой сознательности, а не в прическе!
Капитолина Акимовна не поддалась на лесть:
— То есть это как же? Как раз в кабинет вносили портрет Карла Маркса.
— Вон Маркс-от, поумней тебя был, а тоже прическу носил!
Карпов не знал, что сказать. Усы он сбрил давно, и голова отсвечивала глянцем, надо думать, без участия бритвы.
— Росло бы у тебя эстолько, — добивала его Капитолина Акимовна, — может быть, тоже чего путного воссоздал.
— Ну, знаешь! — взорвался Карпов. — Много себе позволяешь, Лушникова!
Зло свое он сорвал на предрике Лещове. Позвонил тотчас после ее ухода:
— Слушай сюда, Сергей Иванович. Решай свои проблемы самостоятельно! Что ты на меня красновских старух науськиваешь?
— Да я ни сном ни духом…
— Знаем мы эту тактику! И что действительно за название для передового хозяйства?! Просвет — это же щель!
«Ну, Лушникова, ну, баламутка!» — разозлился Лещов.
Капитолина Акимовна, возвращаясь в Красную, тоже плевалась:
— Истинно говорят, пустой амбар не кроют!..
Спросив, кем ей доводился Рудольф Прокопьевич, Карпов нечаянно копнул ее не успокоенную годами боль.
Хотя в Красной попервости и считали, что Капитолина с Кузнецовым давно сладились, ничего подобного не было и в помине. Кузнецов, точно, предлагал ей расписаться, но Капитолина мешкала: не веря похоронке, надеялась на возвращение мужа. Были же случаи, возвращались давно оплаканные мужики.
Возвращались, да все не в Красную.
Так она и прокуковала свой бабий век. Ждала, ждала и жданки съела. Рудольф Прокопьевич сошелся с Катей Рожковой, тоже вдовой, взял с четырьмя ребятишками. Всех поставил на ноги, но в колхозе не удержал, после службы ни один не пожелал в Красную, разлетелись по белу свету.
Катя померла лет восемь тому назад. Кузнецов похоронил ее рядом с Сашей. Приемные сыновья звали к себе — не поехал. Свое решение объяснил так: от одной не уехал, а от двух подавно.
После двенадцатилетнего председательства он работал на разных мелких должностях в колхозе, пока не вышел на пенсию.
Капитолина Акимовна ругмя ругала себя за то, что не забрала к себе, — пожил бы последние годочки в бабьей заботе. Молодая была, хулы не боялась, хоть и под одной крышей спали, а под старость вот испугалась — осудят. «Черт бы бей, — рассуждала она теперь, — пусть бы осуждали, зато Прокопьич, может быть, еще пожил бы».
На душе было солоно.
Только теперь ей стало ясно, как она любила этого человека.
В последнее время Рудольф Прокопьевич часто снился ей — обмирала от сладостного ощущения его чутких пальцев, укладывающих ей косы, явственно слышала его голос: «Богиня! богиня!»
Просыпалась и выла от безысходной тоски.
И снова Карпов звонил Лещову и отчитывал за вызывающее поведение жительницы вверенного ему района.
Лещов оправдывался:
— Она и меня заколебала! Прямо-таки фанатичка какая-то!
Карпову пришла мысль:
— Слушай сюда. Предложи просветовцам переименоваться в честь Николая Ивановича Кузнецова! А? Бесстрашный разведчик, герой войны, наш земляк. Против него не попрут!
— Но… так ведь есть у нас в области колхоз имени Николая Кузнецова!
— В области есть, а в твоем районе нету!
— Надо подумать…
— Думай, думай, Лещов! Именно этого я от тебя и добиваюсь!..
Капитолина Акимовна, по слухам, собралась в Москву.
Пыльная буря
Зачавшись над территорией Зауралья, антициклон стремительно шел на запад. В течение первых трех мартовских дней он прогремел грозами над Поволжьем и Ростовской областью и уж затем всей скопившейся дурной силой обрушился на Краснодарский край.
Разом похолодало, резко упало давление.
Антициклон породил ураганные ветры и затяжную пыльную бурю.
К утру четвертого дня эпицентр его переместился на улицы Краснодара.
Нюта Черкашина срочным порядком заклеивала оконные рамы. Дочь ее, Татьяна, девятиклассница, в школу не пошла — считалось, помогает матери. Изломив бровь, она наблюдала за действиями Нюты из кресла, лениво возила пальцем по крышке журнального столика, за какую-нибудь четверть часа обметанной толстым слоем пыли, и отпускала реплики:
— Криво. Поправь верх.
Татьяна считала заклеивание окон пустой затеей. В самом деле, мелкозем, напоминающий растворимый кофе, проникал в малейшие щели и трещины. Кроме того, квартира была коммунальная, борьбу с пылью вели только Черкашины, в трех других комнатах жилички оставили всякие попытки противостоять ей и передвигались по местам общего пользования, как балерины, стараясь не вздымать пыль и реже чихать.
— Артель «Напрасный труд», — сказала Татьяна матери.
Нюта сдержалась. Она стояла на подоконнике, зажав зубами бумажные ленты и широко расставив ноги с крепкими, загорелыми уже икрами. Татьяна подумала, что этим летом ее ноги будут такими же.
Наконец Нюта догадалась повесить ленты на шею. Скомандовала дочери:
— Переставь тазик!
— Пожалста, — проговорила Татьяна и не спеша передвинула стремянку, на которой стоял таз с клейстером.
Стремянка оставила в пыли на полу четыре неровных бороздки.
— Пожа-алста! Я вот зараз слезу и выдеру тебя, как сидорову козу, — пригрозила Нюта. — Прынцесса!
Дочь промолчала, потом произнесла ледяным тоном:
— По радио сообщали: через три дня буря кончится.
— Кончится… — проворчала Нюта. — Пока кончится, пыль глотать? Подай кисть, кулема!
В коридоре зазвонил телефон.