Как человек проницательный, она довольно скоро разобралась в сложной системе отношений между компаниями и их отдельными членами. Тузы из толстого журнала, например, вовсе не были так дружны, как изображали на людях. Объединяла их недобрая воля Славы. Визави и Косматый были у него в подчинении, и он помыкал ими, как своими холопами, при этом неизменно упитанно улыбаясь. В сотый раз слушая его «Берегиню», Вика возненавидела всю славянскую мифологию.
Ее компания — Влад, Толик, Никита, дружившие со школьной скамьи, такие внимательные и заботливые друг к другу, — встречались в кафе, движимые тем же многолетним рефлексом, что и работники музея у утреннего самовара, — словно бы некая условная Зинаида Кузьминична стучала им в семь вечера по подносу. Казавшиеся ей такими разными, они были совершенно одинаковы по внутренней своей сути и напоминали матрешек, складывающихся одна в одну. Отличие было чисто внешнее. Коротышку Толика отличала любовь к лестницам, где он мог стать на две-три ступеньки выше собеседника и таким образом делался с собеседником одного роста. Сердитого Никиту в детстве укусила сиамская кошка; теперь он и сам не помнил, за какое место и как звали хищницу, но когда речь заводилась о кошках, кто-нибудь обязательно напоминал ему про это обстоятельство. Влад был чуточку интереснее, по его сценариям были сняты две документальные ленты, но чем больше Вика узнавала его, тем больше убеждалась, что он посредственность, лишенный всякой надежды выбиться. К тому же он был мягкий, как медная проволока. Было совершенно ясно, что сценарий о Николае Успенском он никогда не кончит, а если и кончит, то навряд ли сумеет его пристроить. Он был неприятно похож на Виктора своим натужным энтузиазмом, когда заводил разговор о своей работе в кинематографе и о своем будущем. «Кина не будет», — сказал ей Толик в был, очевидно, прав.
Как-то разговор зашел о Тарковском.
— Вот это кино! — сказал Толик. — Его «Зеркало» — это высшая форма киноведения!
— Не знаю, — ответил Влад, — не могу судить. Я не понял. Я не знаю правил, по которым это сделано. Понимаете? Не могу применить мерки, которыми меряю кинематограф.
— Меняй, — буркнул Никита. — Мерки, говорю, меняй.
— Поздно, — искренне огорчился Влад. — Окостенел, наверное.
И Вика подумала желчно, что он действительно окостенел в своем упорстве разом достичь успеха.
Пришла осень, с недосыпом, с давкой в метро, со слякотью и мозглой стужей. В кафе появилось мороженое. Завсегдатаи по-прежнему сходились здесь по вечерам, продолжая прерванный накануне разговор чуть ли не с полуфразы. Вика не приходила несколько дней, но не заметила перемен. Снова ей пришло на ум сравнение с пластинкой, которую давно заело и адаптер скользит по кругу, по одной и той же бороздке.
Влад сидел на мели и навязывал свидания в других местах, но вне стен кафе он был ей неинтересен. Однажды во время очередной экскурсии Вика познакомилась с молодым человеком по имени Адик. Друзья называли его между собой кожаный Гуго. Больше она о нем ничего не узнала, как ей того ни хотелось. На расспросы Адик отвечал широкой улыбкой, подсвеченной изнутри золотыми коронками, и переводил разговор. В музей он попал случайно, пережидая дождь. Чем он занимается, Вика могла только догадываться. Жил Адик на широкую ногу, судя по его бумажнику и по фирме́, в которую одевался.
— Детка, — поучал он ее при каждом удобном случае, — надо успевать делать деньга!
— А как? — спрашивала Вика.
— Как можешь.
— Но что я могу, Адик?
— Да ты же ходишь по деньгам, детка!
— Ты имеешь в виду разовые экскурсии?
— Их тоже!
Зимой, когда Адик внезапно и бесследно исчез, ее опять потянуло в кафе «Мороженое».
Компания ее почти распалась. Влад из-за безденежья не появлялся, у Толика пошли вечерние лекции, Никита подсаживался лебезить к тузам. Если и Вика садилась к ним, Слава охотно помыкал и Викой. И хотя его власть над нею дальше насильственного слушания стихов про берегиню не простиралась, все равно она не могла избавиться от ощущения его пухлых с рыжими волосками пальцев на своей шее.
Вика решила воспользоваться советом Адика. С бюро она договорилась в одну минуту, путевки посыпались тотчас же. Разрываясь между музеем и экскурсиями по достопримечательностям столицы, Вика сильно осунулась, голос огрубел. Какой-то азарт подгонял ее, и она целиком отдалась этой головокружительной гонке.
Ей понравилось складывать заработанные деньги в стопки. Рубли, трешки и пятерки она обменивала на десятки, предпочтительно новенькие, не бывшие в обращении. Других купюр не признавала.
Иногда она физически не успевала отработать маршрут, путевка пропадала, и это было досадно до комка в горле. В один из таких дней она предложила Виктору подменить ее. Виктор отказался. Это удивило Вику и насторожило.
— В чем дело, Торик? — спросила она. — Прибавили зарплату?
— Некогда, — сухо ответил Виктор. — Заканчиваю реферат.
— Вот так да? — фальшиво рассмеялась она. — А тема? Народники-шестидесятники?
— Они самые, — подтвердил он, не принимая ее тона.
Новость Вику поразила. Присмотревшись к Верочке, она с неприязнью обнаружила, что та еще больше похорошела, в движениях появилось не свойственное ей раньше изящество.
— Верочка у нас как невеста, — насмешливо сказала Вика на традиционном утреннем чаепитии.
Верочка побледнела, но не заплакала и не убежала. Пригнув взгляд к стакану с чаем, сказала тихо:
— Мы с Витей поженились.
— С Витей? С каким Витей? С Ториком?
— С Витей. Он запретил называть себя Ториком.
— Вот так да! — пробормотала Вика и больше не произнесла ни слова.
Утром, ревизуя свою внешность, она с непонятным злорадством выискивала новые морщинки, новые седые волосины; ей отчего-то подумалось, что в таком вот виде, ненакрашенная и непричесанная, с заострившимся лицом, она вполне могла бы сойти за коммунальную склочницу.
Мать, глядя, как она наливает чай прямо с плиты, в сотый раз сделала замечание:
— Когда кушаешь все очень горячее, в желудок проникает много лишнего воздуха и от этого может быть несварение.
Вика швырнула недопитую чашку в раковину. Чашка разлетелась на куски, забрызгав кафель.
В тот день она возила по Москве шведов, и они подарили ей блок сигарет. Подарок немного примирил ее с жизнью. В музее, накануне свободного дня, она зашла к Виктору в его пенал.
— Ну, хвастайся!
Виктор смутился, полез в стол.
— Вот… Не знаю: вышло — нет, пройдет — нет, в общем, кончил и как лимон выжатый…
Вика взяла из его рук реферат, уже отпечатанный на машинке и сброшюрованный, полистала, ища знакомые строчки.
— Надо полагать, я должна это прочесть? — полуутвердительно спросила она.
— Очень обяжешь, — честно сказал он.
— Как скоро?
— Как сможешь. Это, вообще-то, второй экземпляр.
— Постараюсь на неделе. Устроит?
— Конечно! — обрадовался Виктор. — Но ты же так занята… Просто неловко, черт подери.
Вика хотела еще спросить, когда это он успел расписаться с Верочкой, но, угадав, что он ждет этого вопроса и страшится его, ничего больше не говоря, вышла.
Теперь ей был нужен близкий человек, чтобы выговориться и, если повезет, выплакаться, и она отправилась в кафе «Под шпилем». Влад сидел в одиночестве, подперев голову руками. Пиджак на спине топорщился, как горб. Вику он даже не заметил.
— Что случилось, Влад? — спросила она, садясь рядом и взяв его за руку.
— Зарубили… — сморщился он.
— Опять? — устало возмутилась Вика.
— Восьмой вариант…
— Эй! Еще не вечер! — сказала она.
— Но уже смеркается, — со слабой улыбкой ответил он на пароль. — Слушай, ты не могла бы мне одолжить трешник? Я бы заказал вина.
— Могла бы, — ответила Вика и сочувственно осмотрела его всего. — Башмаки в этом году еще не чистил?
— Крем кончился, — виновато, приняв ее вопрос всерьез, ответил Влад.