Но это уж как получится, осаживая себя, думал Шумков, впереди еще такая длинная жизнь!.. Ничего! Зато у него есть Василиса и теперь их двое.
Вдвоем они не пропадут.
Шампиньоны
Дачный сезон еще не открылся, еще не везде истаял слежавшийся теневой снег, но узкие улочки уже подсохли, обочины зазеленели, на сиренях округлились почки.
Местное население приводило жилье в порядок. Слышался озабоченный перестук молотков, вжикали пилы, скрипели коловороты. Все, что обветшало за зиму, прохудилось, отошло от гнезд, теперь обновлялось, подкрашивалось, приколачивалось. Хозяева дач истово готовились к приему дачников.
Николай Карпович и Варвара Михайловна Пискуновы решили в этом году сдать бельэтаж и все четыре комнаты на нижнем этаже. Бельэтаж с верандой предназначался для военного летчика Поликарпова, который снимал его вот уже четвертый год. У Поликарпова было двое детей, жена, сам-четвертый. Они были удобные съемщики: платили вперед, не докучали хозяевам, если иссякал газ в баллоне или портилось электричество, не требовали уборки. Внизу Пискуновы обычно сдавали две комнаты, в третьей жили сами, четвертую, с отдельным входом, занимала летом дочь Клавдия. В этом году она собралась на море. Решено было перейти в ее комнату, а свою сдать тоже.
На участке стояла еще беседка, посеревшая от времени, чуть посунувшаяся вперед, но довольно еще добротная. Николай Карпович давненько присматривался к ней. Забрать вагонкой стены, врезать окна, навесить дверь — и чем не жилье на теплое лето? Крыша под толем не протекала. А главное, беседка расположена была на затулках, в том углу участка, что выходил в переулок, — только вырубить в заборе калитку — и вот он, отдельный ход. Летом вдвоем большего им и не надо, и нижний этаж можно будет сдать дачникам целиком.
Варвара Михайловна — натура поэтическая — поначалу отнеслась к идее супруга с прохладцей, но в конце концов и она поддалась соблазну. Николай Карпович, покончив с ремонтом дома, принялся за беседку. Руки у него росли, откуда положено, ремесло знал, хотя всю жизнь прослужил в армии.
Однажды под вечер, когда работа близилась к завершению, Варваре Михайловне пришла фантазия устроить в беседке чай. Чаепитничали у самовара. Настроение было благодушное, чай упрел, летошнее варенье из черноплодной рябины, очень любимое обоими, удивительно сохранило аромат и свежесть.
— А не выпить ли нам винца, Коля? — предложила Варвара Михайловна.
Николай Карпович неодобрительно посмотрел на нее поверх блюдца, проворчал:
— У голодной куме одно на уме.
Но Варвара Михайловна слишком хорошо знала супруга и видела, что он сам не прочь угоститься.
— Разве чтоб углы не перекосило? — задумчиво сказал он. — А какого? «Русскую» или «Пшеничную»?
— Бери «Русскую», все дешевле.
В отсутствие Николая Карповича — он ушел через новую калитку — в ворота кто-то постучал, причем довольно бесцеремонно.
— Кто там? — подала голос Варвара Михайловна.
— Эй, люди! Навоз нужен? — спросили за воротами.
— Не знаю, право… Сейчас хозяин придет, подождите немного! — отвечала она, неизвестно отчего волнуясь.
Она отодвинула засов и отворила. Прямо перед ней раскуривал папиросу худой высокий мужчина в летней дырчатой шляпе. Щурясь, рассматривал дом. Оттого, что он не смотрел на зажженную спичку, папироса не попадала в язычок пламени. Мужчина втягивал небритые щеки и как будто даже сердился, что папироса не разжигается. При появлении Варвары Михайловны он застыл неподвижно. Спичка догорела и погасла в его грязных пальцах, — кажется, он даже не ощутил ожога.
— Варя? — спросил незнакомец тихо и удивленно.
— Филипп?..
— Варя… — проговорил он опять. Бросив спичку, возвел руку к голове и стянул шляпу. Волосы его, прямые и плоские, были совершенно, белыми. — Вот так да…
Густая краска залила и без того румяные щеки Варвары Михайловны.
— Ты как тут очутился?
— Вот уж не думал, не гадал, — точно не слыша ее, сказал Филипп. — Вот уж точно, леший подстроил.
Варвара Михайловна рассмеялась нервным смешком.
— Тут, значит, проживаешь? — спросил он, чуть погодя.
— Тут… А ты?
— А-то?.. Я неподалеку обосновался! В совхозе.
— Все еще работаешь?
— Подрабатываю к пенсии. А Николай небось в отставке уже?
— Давно-о.
Они замолчали, не зная, о чем говорить еще, о чем можно говорить после тридцати лет разлуки, а чего не следует касаться вовсе.
Филипп, раскурив папироску, спросил неуверенно:
— Так нужен навоз-то?
— Да надо бы, коль недорого.
— Цена известная, двести рублей тонна.
— Скоко?! — Варвара Михайловна тотчас справилась со своим волнением. — Ты шутишь?
— Зачем? Навоз нынче дефицит. А у меня конский.
— Да что в нем такого драгоценного?
— Как что! Шампиньоны, например, выращивать. Дело очень стоящее, Варвара! Я бы сам взялся, да условий нету. А у вас что надо! Подвал-то велик ли?
— Ну… метров, может, тридцать.
— Тридцать?! Да с одного только метра можно до пятнадцати кило грибочков снимать!
— Баламут ты, Филя. Каким ты был, таким ты и остался. Казак лихой. Орел степной.
— Кило — пять рублей! Можно продавать кучками. Из одного кило — семь, а то и восемь кучек. Каждая по рублю. Прикинь-ка!
— Ой, да ты проходи, проходи во двор-то, — спохватилась Варвара Михайловна. — Сейчас Николай Карпыч придет. Да вот он!
— Варвара! Ты где? — раздался голос Николая Карповича. — С кем это ты?
— Гость у нас!
— Лушников? — удивленно, слегка смешавшись, сказал Николай Карпович, выходя навстречу. — Филипп? — Круглое его лицо стало еще круглей, очки запотели. — Забыл, как тебя по батюшке.
— Алексеевич, — отвечал Филипп. — Здравствуй, Николай Карпыч. Экий ты бравый.
— Наше дело дачное, круглый год на свежем воздухе… — Николай Карпович пожал ему руку. — Как чувствовали, что гость будет! Пошли к столу.
Они вошли в беседку. Разговор пошел на ощупь, с недомолвками и обиняками, но понемногу все трое освоились, приободрились, повеселели. Николай Карпович понял, что Филиппа остерегаться нечего: что было, то прошло и быльем поросло, какие они нынче соперники. Филипп тоже не чувствовал к нему былой неприязни, даже напротив, общество его было приятно, возвращало в молодые годы, в пору дерзаний. Варвара Михайловна смотрела на них с печальной улыбкой. Вот они, ее мужчины, единственные мужчины в ее жизни, сидят себе смирненько, уравнявшиеся старостью, успокоившиеся, перегоревшие. Однако нет, Филипп и теперь был полон нерастраченной энергии, вскакивал без нужды, беспрестанно курил, стряхивал пепел куда попало.
Речь шла о приемах выращивания шампиньонов. Филипп излагал дело с цифровыми выкладками, рисовал вынутым из-за уха Николая Карповича карандашиком схему теплицы, ее размеры и основные коммуникации. Николай Карпович слушал с нескрываемым интересом, переспрашивал, размышлял вслух. Разгоряченные выпивкой, они тут же отправились в подвал и торчали там, пока Варваре Михайловне не надоело.
— Мне скучно! — сказала она, заглянув к ним в темноту и сырость.
— Сейчас! — ответил Николай Карпович. Он замешкался с обмерами, и к столу Варвара Михайловна вернулась под ручку с Филиппом.
— Толковый у тебя мужик, — сказал Филипп и хохотнул. — Налей-ка под наши будущие грибочки!
Варвара Михайловна наполнила рюмки.
— Ну, со свиданьицем? — спросил он.
— Давай за нашу любовь, — сказала она, озорно сверкнув глазами.
— Подписываюсь! — Филипп подождал, пока она выпьет, торопливо опрокинул свою рюмку, поцеловал в губы.
— Ошалел… — прошептала Варвара Михайловна.
Филипп молча перекатывал желваки.
Вскоре послышалось пыхтение Николая Карповича.
— Н-да, задал ты мне задачу, Филипп Алексеевич…
Филипп скомканно улыбнулся, поднялся из-за стола.
— Может, того, переночуешь? — предложил Николай Карпович, отдуваясь. — Еще бы раз прикинули, как и что.
Филипп отказался. Условились, что он придет в субботу для окончательного решения.