– А если не туда все повернется, вдруг в другую сторону покатит? – недобро прищурился Микула. – Тогда приставят к стене да лоб зеленкой намажут…
– Типун тебе на язык! – замахал руками толстяк. Пристяжь рассмеялась.
– Оп-ля, снова карта моя! – раздался радостный выкрик: Резаный опять выиграл. Это был здоровенный детина с наглой рожей, он заехал в хату только вчера, но сразу же стал затевать игры и уже в пух и прах обыграл троих. Все трое были предельно обозлены и между собой шептались, что новичок шулерничает. Но сделать предъяву в открытую никто не отважился.
– Как катаешь, гад?! – Хорек замахнулся, но Резаный оказался быстрее и сильным ударом сбил его с лавки.
– Все чисто. Давай, расплачивайся!
– Хрен тебе! Думаешь, я не видел, как ты передернул?
Хорек оскалился, вытирая разбитые губы, сквозь серые зубы протиснулся нечистый язык, глаза лихорадочно блестели.
– Меня за лоха держишь? Только я с тобой не по-лоховски расплачусь! Брюхо вспорю и кишки на шею намотаю!
– Глохни, гниль, башку сверну!
Хорек бросился вперед и вцепился противнику в горло, свалив его на пол. Они покатились между шконок.
– Растяните их! – крикнул Микула и вздохнул. – На кой мне эти рамсы? Только зарулил к людям, а уже все перебаламутил. И вообще скользкий… Вчера полдня терли базар – много непоняток вылезло. Слышь, Катала, накажи его! Пусть заглохнет. А потом я его пробью по хатам, как-нибудь точняк подтвердится!
Несколько человек быстро разняли дерущихся. Хорек успел расцарапать противнику лицо и укусил за руку.
– Гля, он психованный! – Новичок показал всем прокушенную кисть.
– Ладно, заживет, – небрежно сказал Катала. – Давай с тобой картишки раскинем. Я никогда не базарю: выиграл, проиграл – без разницы.
– Давай раскинем, – неохотно ответил Резаный. – Только без интереса.
– Почему так? У меня и табак есть, и бабки, и хавка!
– Не, на интерес не буду. Я видел, как ты колоду держал.
– Да ладно. Не бзди!
– Сказал – нет! Без интереса – давай.
Катала задумался. Брови на лице картежника выгнулись домиками, выдывая напряженную работу изощренного ума.
– А хочешь, давай поспорим, что ты со мной на интерес сыграешь?
Резаный насторожился.
– Это как? Заставишь, что ли?
Катала усмехнулся:
– Да ты что! Ты же в путевой хате, тут беспределу не бывать… Кто тебя заставит? Сам сыграешь.
– Сказал же: я играть не буду!
– Вот и выиграешь спор! К тому же я против одного твоего рубля десять своих ставлю.
– Против одного моего десять своих? Так, что ли? Если я сотню поставлю, ты тысячу, что ли?
– Точно! Тысячу!
Резаный колебался. В тюрьме деньги имеют другую цену, чем на воле. И тысяча рублей – это целое состояние.
– Харэ. Только без подлянок. Давай смотрящих за спором, перетрем условия!
Смотрящими вызвались быть Зубач и Скелет.
– Значит, так… – Резаный загнул палец. – Первое: я на интерес с ним играть не сяду. Второе: ни он, ни кто-то другой меня заставлять не может.
Он загнул еще один палец.
– Третье: я ставлю сто рублей, а он тысячу. Так?
Катала кивнул:
– Так. Два уточнения. Ты добровольно сядешь со мной играть на интерес еще до ужина.
– Хрен. Вообще не сяду.
– До ужина…
Зубач и Скелет внимательно слушали.
– Расчет сразу, – сделал второе уточнение Катала. Резаный оживился:
– Значит, после ужина ты мне отдаешь бабки!
– Отдаст тот, кто проиграет, – опять уточнил Катала. – Сразу, как проиграет, так и отдаст. Согласен спорить?
Новичок подумал.
– Смотрящим все ясно?
– Конечно, брателла, – сказал Зубач. – Ясней некуда.
Вольф не понимал, как Катала собирается надуть новичка, но не сомневался, что своей цели картежник добьется.
– Ладно, спорим!
Резаный и Катала пожали друг другу руки, Скелет разбил рукопожатие.
– Спор заключен, – объявил он. Катала хищно улыбнулся:
– Давай, расплачивайся!
– Чего?! – возмутился новичок. – Я что, сел с тобой играть?
Катала кивнул:
– Да. Только что. Спор на интерес – это и есть интересная игра. Ты проиграл. Давай стольник.
– Что за херня! Мы спорили, что я в карты не сяду!
– Разве? Про карты разговора не было. Давай у смотрящих спросим!
– Это точно, про карты речи не было, – подтвердил Зубач. Скелет согласно кивнул.
– Был базар про игру на интерес, – буднично объяснил Катала. – Ты в нее сыграл. Мы договорились, что расчет сразу. Где мой стольник?
Лицо Резаного вспотело, он затравленно огляделся.
– Это лоховская. Я платить не буду!
Микула придвинулся ближе.
– Ты имеешь право на разбор. Пиши малевку старшим, как раз сейчас и погоним.
– Точно, у меня все готово. – Калмык, сверкая раскосыми глазами, протянул пахану скатанную в узкую трубку газету, туго, виток к витку, обмотанную по всей длине резинкой от трусов.
– Давай сюда!
Микула привязал тонкую нейлоновую нитку из распущенного носка к сломанной спичке, а спичку вогнал в изготовленную из жеванного хлебного мякиша «пулю», вставил ее в трубку и передал калмыку. Расписной смотрел с интересом, встретив его взгляд, Микула пояснил:
– Менты здесь все время «дороги» рвут… Приходится стрелять… Пока попадешь так, чтоб прилипла, задолбишься совсем! Да и легкие надо иметь охеренные… Вон у него хорошо выходит.
– Шестая, принимай «коня»! – оглушительно заорал калмык в наглухо заплетенное проволочной сеткой окно. – Шестая, «коня»!
– Я так скажу, Володя, – доверительно обратился Шнитман к Расписному. – Уже то хорошо, что зона-то политическая в лесу!
– А чего хорошего? – мрачно отозвался Вольф, наблюдая, как калмык осторожно просовывает свою духовую трубку сквозь неровное отверстие в сетке. Кто знает, что написал смотрящий в очередной малевке да что пришлют в ответной…
– Воздух там хороший, свежий, лесной! Это очень Для здоровья полезно…
– А-а-а…
В пересыльной камере Владимирской тюрьмы содержалось всего пятнадцать человек, и в отличие от Бутырки здесь можно было дышать, но свежести в этой спертой, вонючей атмосфере явно недоставало.
Калмык сделал долгий вдох и, прижавшись губами к трубке, резко выдохнул. Резаный настороженно наблюдал со своей шконки. По лицу было видно, что он не ждет от ответа ничего хорошего.
С третьей попытки калмыку удалось прилепить хлебную пулю к решетке шестой камеры, а еще через несколько минут привязанная к нитке записка, трепыхаясь, как насаживаемая на булавку бабочка, протиснулась в щель и исчезла. Новая «дорога» просуществовала до вечера, и по ней успел вернуться ответ.
– Давай сюда, братва! – махнул все еще черноватой ладонью Микула.
Расписной, Катала и Зубач были приняты в сто восемнадцатой хате как авторитетные арестанты, их сразу включили в блаткомитет. Они неторопливо подошли, потеснили Грушу со Скелетом и стали за спиной смотрящего. Калмыку места не хватило, и он сопел в стороне, не видя малявы и не контролируя ее содержания. Настоящий, опытный бродяга так бы себя не вел. Значит, он просто тупой «бык».
Микула развернул маленькую, сильно измятую бумажку с косо оборванным краем, тщательно разгладил и принялся вслух читать корявые карандашные строчки.
– «Любой спор на интерес и есть игра на интерес». Потом перевернул малевку и прочел текст с другой стороны листка:
– «Эту рыбу никто из честных бродяг не знает. На „четверке“ он точняк не был. Пинтос про него не слыхал. Смотрите сами и решайте по нашим законам…»
Микула медленно свернул записку, подумал.
– Ну, Груша, чего делать будем? – спросил он, обернувшись к одному из своих подручных. Чувствовалось, что смотрящий не особенно разбирается в таких делах.
– Ну, эта… Давай малевку по хатам прогоним… Как решат…
– Скелет?
– Давай… Спросим…
– Чего вы фуфло гоните! – возмутился Зубач. – Кого еще спрашивать? Нам самим надо разборняк чинить. Расписной, тащи его сюда!
Зубач явно перехватывал инициативу, и ясно было как божий день, что он хочет схавать Микулу и стать на его место.