Напрягая все силы, пытается его удержать; тот кричит: "Спаси, Миша!" но почему-то голосом Светланы... Он смотрит вниз - и видит, что это вовсе не друг, а она, она отчаянно взывает о помощи. Вот он уже подтянул ее выше, чтобы подхватить второй рукой, - и вдруг острая боль в сердце... Хватка его ослабевает, ее кисть выскальзывает, и Светлана летит в пропасть...
На этом сон оборвался. Михаил пришел в себя: он все еще здесь, в грязном гостиничном номере, куда его поместили до прибытия российского консула. "Неужели с ней стряслась какая-то беда?! Не дай Бог! Однако впервые мне снится о ней такая чертовщина... - думал он, растревоженный, стараясь не шевелиться, чтобы успокоилось сердцебиение. Михаил был в какой-то мере суеверен и доверял втихомолку вещим снам.
За годы плена и рабства он часто видел Светлану в лучших своих сновидениях. Она являлась к нему, ощутимая как наяву. Ему снились их жаркие объятия, он физически чувствовал ее близость; она любила его и дарила ему наслаждение...
Эти воспоминания, эти сладкие сны помогли ему - перенести годы тяжких лишений, сохранить бодрость духа и мужество. Что это были за годы!
Лежа без сна на жесткой, продавленной кровати, где в полный рост не помещался, Михаил вспоминал все, что довелось пережить. Он закрыл глаза - и картины долгих лет плена одна за другой медленно поплыли перед его мысленным взором...
Узкая горная тропа; он приторочен поперек спины ишака. Только что пришел в себя и пытается сообразить, что с ним и где он находится. Рядом, таким же способом, везут раненых моджахедов; на их вопли и стоны никто не обращает внимания. Постепенно до него доходит горькая истина: он попал в плен... Но непонятно: зачем им такая обуза? Уж очень тяжела дорога!
- Почему меня не убивают? - спросил он на привале афганца, который поил его водой и немного говорил по-русски. - Куда и зачем тащат?
- Твоя большой, здоровый. Наш командир Абдулла нужен такой. Радуйся, шурави, - живой будешь! - Моджахед осклабился, показывая гнилые зубы.
Низенький, тщедушный; огромный круглый берет с широкими полями делает его похожим на гриб-поганку. Страшно горд, что сумел взять в плен такого огромного русского и выполнить наказ командира. Вот и старается всячески его оберегать и доставить к месту назначения в целости и сохранности.
Разговорчивый Али, так звали моджахеда, относился к пленнику не только без вражды, но, как показалось Михаилу, даже с симпатией.
- Ты поначалу была совсем плохой, - охотно рассказывал он, без устали шагая рядом. - Твоя большая осколка по голове шарахнул, твое счастье - на излете. Контузил сильно. Но Али - умный, - и с гордостью выпятил слабенькую грудь, - понял: будешь в порядок, нужно ждать.
Михаил попытался вспомнить, что произошло там, на горной дороге, но в памяти всплыло лишь одно мгновение: он выскочил вместе с другими из горящей машины и услышал грохот разорвавшейся мины... Остальное как в плотном тумане...
За двое суток, пока добирались до дальнего лагеря полевого командира Абдуллы, расположенного почти на самой границе с Индией, от общительного Али Михаил узнал, зачем понадобился его начальнику. С надеждой, что его ценят как офицера и намерены использовать для обмена, пришлось расстаться.
Его везли теперь связанным, в повозке, где постелена вонючая солома, вместе с ранеными моджахедами, а рядом шагает неутомимый Али и рассказывает:
- Абдулла имеет четырех жен, он богатый. Семья большая, много детей. Ему работника надо. - С восхищением окинул взглядом мощную фигуру Михаила и продолжал: - Надо здоровый, такой, как ты! Женщин много, а что толку! Хозяйство, нужны мужские руки.
- Куда же делся их прежний работник? Раз ты меня к нему везешь, значит, у них нет никого? Что с прежним работником сталось?
- Совсем плохое дело, - покачал головой Али, - он младшую жену хотел соблазнить. Не советую! Не любим, когда шурави на наших женщин смотрят. Принимай ислам и бери в жены - только так!
- А зачем Абдулле пленные враги в доме? - поинтересовался Михаил. Разве не лучше использовать своих? Он же богатый человек.
- Афганцам воевать нужно, а не прислуживать, - презрительно ответил ему маленький человечек, с чувством превосходства взглянув на высоченного русского. - Нам для того шурави хватает!
"Эх, не контузило бы меня - показал бы тебе "шурави". Задавил бы как вошь!" - мысленно вскипел Михаил, но, понимая, что дать волю гневу не может, проглотил его, лишь спросил, не без дальнего прицела:
- Но ведь работая на дому и сбежать нетрудно. Это не в тюрьме сидеть! С чего же работникам такое доверие?
- Давай попробуй убеги! - от души рассмеялся Али, удивляясь наивности русского. - Или сам в горах разобьешься, или с голоду подохнешь! А то еще раньше пристрелят. Ты же приметный, как белая ворона!
"А ведь он прав, - тоскливо подумал Михаил, представив как он, с его ростом и соломенной шевелюрой, пробирается тайком через всю страну. Абсурдное дело... Верная погибель!" Безысходность, отчаяние его охватили, придется временно смириться...
Так у молодого князя Михаила Юсупова начался отсчет годам рабства.
Полевой командир Абдулла руководил действиями большого отряда пуштунов, почти поголовно связанных узами кровного родства. Его многочисленная семья жила в большом доме, окруженном дувалом, посреди лагеря. После проведения рейдов и других военных операций отряд и его отдельные боевые группы неизменно возвращались к месту базирования.
Абдулла, крупный мужчина, жилистый, худощавый, с лицом, заросшим черным волосом настолько, что видны были только желтые, как у волка, глаза, всегда сохранял вид суровый и мрачный. Михаил ни разу не заметил, чтобы он весело рассмеялся или хотя бы улыбнулся. Казалось, он постоянно пребывает в плохом настроении. "Неужели он и с женами всегда так же хмур и серьезен, не без иронии подумал он о хозяине, - даже с детьми не поиграет? Ну и экземпляр! Неужели ни о чем больше не думает, кроме войны?"
Однако вскоре по ряду признаков Михаил убедился, что суровый Абдулла и вся семья ему симпатизируют. Это он понял еще тогда, когда его стали лучше кормить, подавая то же, что ели сами хозяева. Потом он с удовольствием отметил, что ему перестали давать унизительные поручения и нагружали работой хоть и тяжелой, но сугубо мужской.