Выпили этот тост, крепко пожали друг другу руки. Для Михаила начиналась новая, опять трудная и опасная полоса жизни, но уже на родной земле.
Прошло еще три недели, прежде чем у него все оказалось готово к отъезду в Западносибирск. Улетая, Ланской дал ему массу поручений, касающихся службы безопасности, - от закупки и оформления лицензий на вооружение, приобретения дорогостоящего радиоэлектронного оборудования до всяких дел с обмундированием и другими хозяйственными мелочами.
Владимир Георгиевич вручил ему также рекомендательные письма в Московское отделение фонда и ряд коммерческих банков, с которыми сотрудничал: Михаилу предстояло ознакомиться там с опытом организации охранного дела.
- Ведь лучше учиться на чужих ошибках, чем на собственных, а? пошутил он на прощание.
Михаил был с ним вполне согласен и потому в течение двух недель прилежно изучал работу столичных служб "секьюрити", стараясь постичь все до мелких деталей, особенно в использовании современных средств ночного видения и спецконтроля.
Однако в том, что касалось надежности своей службы, у Михаила были собственные идеи и принципы; касалось это в основном подбора и подготовки кадров. "Самое лучшее оборудование не поможет, если заведутся предатели, к такому убеждению он пришел, размышляя над увиденным и обдумывая план действий. - Самое трудное - сколотить команду верных, способных ребят".
Исходя из этих соображений, последнюю неделю перед отъездом он посвятил восстановлению старых связей: искал подходящие кандидатуры среди спортсменов и инструкторов-сверхсрочников на базах подготовки, то есть среди тех, с кем приходилось иметь дело в прошлом.
Целиком поглощенный предотъездными делами и заботами, занятый с утра до вечера, он отвлекался от горьких мыслей и переживаний. Но стоило добраться до дома, до постели, прилечь - вновь они завладевали им, лишая покоя и сна.
* * *
В то время как Михаил деятельно готовился покинуть Москву, бедолага Виктор Сальников в тяжелом состоянии метался на койке в тюремном госпитале. В лагере с наркотой было туго, и он очень страдал. В колонии царили законы уголовных авторитетов, но урки не трогали инвалида-афганца, даже иной раз опекали. Однако наркотики стоили больших денег, а их у Виктора не было.
- Боюсь, недолго протяну! - шептал он про себя, когда стало немного полегче. - И поделом мне, никчемная моя жизнь... Но Мишка-то за что страдает?
Сало вспоминал друга детства, и его небритое лицо светлело. Сколько радости доставило ему неожиданное письмо! Как луч света среди сплошного мрака. "Его-то за что жизнь бьет? - возмущался он несправедливостью судьбы. - Столько пережить, вырваться из неволи - и теперь снова мучиться?!"
Понимал он состояние друга, но согласиться с ним не мог. "Мишка не прав! - бормотал он. - Света не виновата ни в чем! Столько лет ждала, растила сына, когда мы все тут его хоронили. Нет, нужно открыть ему глаза. Она - хороший человек, каких мало. Он еще пожалеет".
В конце концов принял Виктор решение, собрался с силами, достал карандаш, бумагу и принялся за письмо.
"Здравствуй, Мишка! - выводил он неровным почерком. - Пишу сразу же, как получил твой сигнал с того света.
Я чуть не рехнулся от радости - ведь мы тебя давно похоронили.
Теперь будешь жить до ста лет, это уж точно! За всех нас - тех, кто вернулись горе мыкать, и тех, кто остались лежать в земле! - Он передохнул, шмыгнул носом и, помусолив карандаш, продолжал писать. - Только жаль, что ты несправедлив к Светлане. Она не просто баба, а человек с большой буквы! Видел бы ты, как она твою мать обихаживала, как Ольга Матвеевна ее любила! А что сына тебе родила, аборта делать не стала - это пустяки? Ну не дождалась, трудно было одной. Но ведь тянула, пока была надежда! Лучше бы ты с ней разобрался - ради сына. Вот мой совет! А обо мне не беспокойся, ты мне помочь ничем не можешь. Не теряй время на жалобы! Я сам себя казню за то, что сделал. Уж больно сильно двинул его костылем. Хоть и сволочь, но все же свой, русский человек.
Об одном лишь прошу - пиши почаще, если сможешь. Рассказывай мне, какая у тебя жизнь будет в Сибири. Для меня это единственная радость.
Твой друг Виктор".
Закончив такой большой труд, Сало полежал, отдыхая, и позвал санитара из заключенных, который относился к нему с сочувствием.
- Слушай, друг, отправь это письмо так, чтобы дошло, - мой кореш из афганского плена вернулся. Понимаешь, какое чудо? Спустя столько лет после войны! Сделай доброе дело - на том свете зачтется.
- Невероятно! Кто бы другой сказал - не поверил! - изумился медбрат и пообещал: - Не боись! Отправлю чин чином.
Письмо Сальникова он отправил без задержки, не пожалев конверта и марки, но Михаил его так и не прочитал. В тот день, когда оно пришло, занимался отправкой багажа в За-падносибирск малой скоростью. Домой забежал только перед отъездом на аэровокзал - забрать чемодан и опечатать комнату. Убегая утром по делам, проверил содержимое почтового ящика и потом уже в него не заглядывал.
Письмо Виктора доставили в полдень, и оно пролежало в ожидании адресата еще несколько месяцев, пока не сгорело в огне вместе с домом и всем оставшимся имуществом Михаила. Какие-то бомжи, ночевавшие на чердаке, устроили пожар и превратили старую московскую двухэтажку в пылающий костер. Деревянные перекрытия горели, как сухие дрова, и к прибытию пожарных от дома остались лишь кирпичные стены.
Но Михаил тогда еще этого знать не мог; его мучила другая проблема. Расхаживая по залу аэропорта в ожидании регистрации, он никак не мог преодолеть страстного желания проститься со Светланой, позвонить... Сердце разрывалось от тоски, душа страдала. До боли хотелось еще раз, напоследок, услышать ее голос. Что-то подсказывало - не все потеряно, между ними сохранилась живая нить... Но ожесточило его пережитое разочарование, сознание краха многолетних надежд; он подавил свои чувства и укротил свой порыв. "Нет, все кончено! Пусть живут своей семьей! - сказал он себе с мрачной решимостью. - Разбитый вдребезги кувшин не склеишь. Начну новую жизнь!"