– Что ж, вы попали в точку, инспектор. Точнее не скажешь.
– И однако же вы оставались с Джоанной все эти годы.
– Она – единственное удачное предприятие в моей жизни. Мой абсолютный успех. С подобными подарками судьбы так просто не расстаются, я никогда об этом даже и не помышлял. Я не мог дать ей уйти. А Ханна просто подвернулась в момент нашей с Джо размолвки. Между нами… ничего не было уже около трех недель. Она подумывала подписать контракт с лондонским агентом, а меня вроде как оставляли за бортом. Как ненужный хлам. Должно быть, именно с этого и начались мои… неприятности. Затем, когда появилась Ханна, я на месяц или два почувствовал себя новым человеком. Каждый раз, когда мы встречались, я ее имел. Иногда два или три раза за вечер. Боже! Я словно переродился.
– А потом она захотела стать актрисой, как ваша жена?
– История начала повторяться. Да.
– Но зачем же было ее убивать? Почему не расстаться по-хорошему?
– Она нашла мой лондонский адрес. И было довольно неприятно, когда она как-то вечером притащилась к театру, а мы с Джо как раз договаривались с лондонским агентом. После этого я понял, что если оставлю ее в ее Болотах, в один прекрасный день она заявится к нам на квартиру. Я бы потерял Джоанну. Поэтому я вынужден был пойти на это.
– А Гоуван Килбрайд? Чем он вам помешал?
Дотерзав чашечку, Сайдем поставил ее на стол.
– Он знал о перчатках, инспектор.
Они закончили предварительный допрос Дэвида Сайдема в пять пятнадцать и, пошатываясь, с красными глазами, вышли в коридор, где Сайдема повели к телефону, чтобы он мог позвонить жене. Линли смотрел, как он идет, и вдруг почувствовал, как его затопляет жалость к этому человеку. Он сам себе удивился, потому что Сайдем заслужил самого жестокого наказания. Все так. Но Линли понимал, что эти убийства – как камень, брошенный в пруд, перебаламутивший безмятежную воду, и порожденные ими волны постепенно докатятся до каждого из тех, кто причастен к этой истории. Он отвернулся.
А сколько еще впереди малоприятных моментов, те же журналисты, которые наседали со всех сторон, словно материализовались из воздуха, приставая со своими идиотскими вопросами, добиваясь от него интервью. Он быстро прошел мимо них, сжимая в кулаке записку, которую суперинтендант Уэбберли сунул ему в руку. Почти ничего не видя от непомерной усталости, он прошел к лифту, одолеваемый одной мыслью: найти Хелен. Одним желанием: поскорее уснуть.
Он чисто автоматически нашел дорогу домой, а придя, упал на кровать не раздеваясь. Он не почувствовал, как Дентон снял потом с него ботинки и укрыл одеялом. Он проснулся уже днем.
– Это все ее близорукость, – сказал Линли. – Из дневников Ханны Дэрроу я много чего выудил, а такую важную вещь – ссылку на то, что на втором спектакле она была без очков и поэтому не могла ясно видеть сцену, – упустил. Она лишь подумала, что Сайдем был одним из актеров, поскольку после спектакля он вышел из служебного входа. И еще я был слишком взбудоражен тем, что Дэвис-Джонс тоже играл в «Трех сестрах», из-за своего предубеждения я даже не сообразил, что в той сцене, из которой была вырвана предсмертная записка, участвовала и Джоанна Эллакорт. А это означало, что Сайдем знал назубок все сцены, в которых была занята Джоанна, вероятно, лучше, чем ее партнеры. Он ведь помогал ей разучивать роли. Я сам слышал, как он распекал ее за пропуск текста… Когда приходил в «Азенкур».
– Джоанна Эллакорт знала, что ее муж был убийцей? – спросил Сент-Джеймс.
Линли, слабо улыбнувшись, покачал головой, беря из рук Деборы чашку с чаем.
Они сидели в кабинете Сент-Джеймса, отдавая должное кексам, сэндвичам и тартинкам и, естественно, чаю. Тусклое вечернее солнце освещало окно и снежный холмик на оконном карнизе. С набережной Виктории все явственнее доносился шум машин, постепенно нараставший из-за часа пик.
– Мэри Агнес Кэмпбелл сказала ей – как и всем остальным, – что дверь в комнату Джой была заперта, – ответил он. – Она, как и я, подумала, что убийцей был Дэвис-Джонс. Но она не знала – и этого до вчерашнего дня не знал никто, – что дверь Джой была заперта не всю ночь. Ее заперли только тогда, когда Франческа Джеррард в три пятнадцать пришла в комнату, чтобы забрать свое ожерелье. Увидев, что Джой мертва, она решила, что это сделал ее брат, сходила в кабинет за ключами и заперла дверь, чтобы потом его выгородить. Мне следовало догадаться, что она лжет, когда она сказала, что жемчуг лежал на комоде у двери. Зачем Джой было класть его там, если остальные ее украшения лежали на туалетном столике, стоявшем в другом конце комнаты? Я сам это видел.
Сент-Джеймс выбрал еще один сэндвич.
– Что-нибудь изменилось бы, если б инспектор Макаскин успел вчера дозвониться до тебя раньше того, как ты уехал в Хэмпстед?
– Что он мог мне сказать? Только что Франческа Джеррард призналась, что солгала нам в Уэстербрэ про якобы запертую дверь. Не знаю, хватило бы у меня ума сопоставить эту деталь с теми фактами, которые я старательно игнорировал. Факт, что в комнате у Роберта Гэбриэла была женщина; факт, что Сайдем признал, что Джоанны не было с ним в течение нескольких часов в ту ночь, когда умерла Джой; факт, что имена Джо и Джой легко перепутать, особенно такому типу, как Гэбриэл, который не пропускает ни одной юбки, тащит в постель всех подряд.
– Значит, Айрин Синклер слышала их с Джоанной. – Сент-Джеймс сел поудобнее, скривившись от досады, когда поврежденная нога зацепилась за окантовку пуфика. С раздраженным ворчанием он высвободил ее. – Но почему Джоанна Эллакорт? Она не делала тайны из своего отвращения к Гэбриэлу. Или это была только игра, способ усыпить бдительность мужа?
– К Сайдему в ту ночь она испытывала еще большее отвращение, чем к Гэбриэлу, хотя бы потому, что он втравил ее в пьесу Джой. Она считала, что он ее предал. Ей хотелось отомстить ему. Поэтому в половине двенадцатого она пошла в комнату Гэбриэла и стала его ждать, полная решимости отплатить мужу самым унизительным для него способом. Ей было и невдомек, что ее бегство к Гэбриэлу было Сайдему на руку; она сама предоставила ему случай действовать, которого он начал искать сразу, как только Джой обмолвилась за ужином о Джоне Дэрроу.
– Полагаю, Ханна Дэрроу не знала, что Сайдем был женат.
Линли покачал головой:
– Очевидно, нет. Она видела их вдвоем всего раз, да и то в компании с их лондонским агентом. Ей было лишь известно, что у Сайдема есть связи с преподавателями актерского мастерства и со всем прочим, что необходимо для успеха. В представлении Ханны Сайдем мог стать ключом к ее новой жизни. А она временно стала его ключом к сексуальной доблести, которой ему не хватало.
– Ты думаешь, Джой Синклер знала об интрижке Сайдема с Ханной Дэрроу? – спросил Сент-Джеймс.
– Нет, этого она узнать не успела. И Джон Дэрроу рьяно оберегал эту тайну. Джой всего лишь упомянула за ужином имя Дэрроу. Но Сайдем не мог рисковать. Поэтому и убил ее. И душераздирающего рассказа Айрин о дневниках Ханны, я имею в виду вчера в театре, было достаточно, чтобы он помчался ночью в Хэмпстед.
Дебора слушала их молча, но тут вмешалась:
– Но он же жутко рисковал, когда убил Джой Синклер. Разве его жена не могла в любой момент вернуться и обнаружить, что его нет? И потом, он мог случайно столкнуться с кем-нибудь в коридоре, разве не так, Томми?
Линли пожал плечами:
– В конце концов, он точно знал, где находится Джоанна, Деб. А еще он хорошо знал Роберта Гэбриэла и не сомневался, что тот продержит ее у себя как можно дольше, постарается блеснуть перед ней своими мужскими талантами. Поведение всех остальных в доме можно было легко просчитать. Поэтому, как только он услышал, что Джой вернулась от Винни – это было незадолго до часу, – ему только оставалось немного подождать, пока она уснет.
Дебора, совершенно потрясенная, никак не могла осмыслить…
– Но его собственная жена… – страдальчески пробормотала она.