— А вы даже диалектику изучали? По какому учебнику? — заинтересовалась Тося.
— По краткому курсу изучали каждый год, пока срочная служба шла, — ответил Веня.
У Тоси под узкими выгоревшими бровками весельем ожили глаза:
— Боже мой, до чего же вы хороший собеседник! Только куда же мы сейчас пойдем?
— Реликвию… Смотреть реликвию. Надгробный камень в честь хана Батыя.
— В честь разгрома его, — поправила Тося.
— А это все равно, — махнул рукой Веня. — Хан Батый нам сейчас, как любит выражаться наш авиамеханик Максимович, до лампочки. Важно, что его полчища тут были разбиты. Впрочем, и это неважно. Когда-то он проходил, когда-то разбили, а потом в основном забыли, если студентов, сдающих историю, не брать в расчет. Нам бы Гитлера поскорее расколотить. Только пусть не рассчитывает, что на этой земле ему могильную плиту кто-то поставит.
И они пошли по единственной сельской улице, уводящей на запад.
Как и всякий редко пьющий человек, Веня стыдился сейчас и своего пылающего лица, и помутневших после спирта глаз, и своей не всегда ровной и от этого слишком уж выпрямленной походки. Он хорошо уже по собственному житейскому опыту знал, что именно в тех случаях, когда ты хочешь что-то скрыть, это «что-то» со всей своей необузданной силой прорвется наружу в самый неподходящий момент.
Они шли по прямой улице села мимо низкорослых изб под нахлобученными на них крышами, в большинстве деревянными, реже из листового железа, мимо палисадников и возвышающихся над срубами колодцев журавлей с прицепленными к ним пустыми цинковыми ведрами. На завалинках в ветхой одежде сидели невозмутимые старики и старухи, молчаливые. Никто из них Якушева и Тосю не окликнул, не проявил интереса к их появлению: мало ли людей в военной форме проезжает и тем более проходит ежедневно по этой единственной улице!
На месте двух крайних изб остались одни пепелища. Обугленные стены смотрели мрачными провалами окон. Заметив, что ее спутник замедлил шаги, Тося грустно произнесла:
— Здесь партизанские семьи жили. Их каратели… — и на этом оборвала свою речь.
За околицей скорбный ветерок с голых нераспаханных полей плеснулся в их лица. Веня искоса посмотрел на спутницу. Как он, оказывается, плохо рассмотрел ее при первой их встрече. Сейчас она показалась куда интереснее. Тонкие хромовые сапожки в обтяжку плотно облегали ее прямые ноги. Мягкие погоны с замысловатыми эмблемами военного связиста были старательно пришиты к гимнастерке, над воротником которой едва заметной белой каемочкой проступал подворотничок. Девушка была высокой, сначала Якушеву даже показалось, что она выше его. Тося шла с зажатой в руке пилоткой, с непокрытой головы на ее чистый, без единой морщинки, лоб спадала светлая прядка. Когда она улыбалась, стайки мелких морщинок разбегались в углах рта, совсем как круги по воде на чистом, незамутненном озере. Из-под длинных ресниц глаза все добрее и добрее вскидывались на него.
Веня рассказал о себе.
— А я и подумать бы не могла, что вы воздушный стрелок, решила, что из штаба или максимум моторист…
— Почему максимум?
— Потому что для меня каждый человек, который летает в бой, — это просто рыцарь, — покраснев, призналась она.
— Спасибо за комплимент, — отозвался Веня.
Полевая дорога уводила вдаль от околицы этой бедной белорусской деревушки. В поле их опахнул прохладный для вечернего дня ветерок. На западе застыли багровые отсветы заката, и с каждой минутой становилось темнее. Веня уже все узнал о своей спутнице. И то, что она из далекого от фронта Новосибирска, окончила два курса института и ушла на фронт, что у нее старший брат пропал без вести, а отец погиб в боях подо Ржевом и только одинокая старенькая мать ждет теперь ее с фронта.
— Вот видите, я вам все рассказала, будто анкету в отделе кадров заполнила, — усмехнулась Тося, и улыбка у нее была какой-то робкой и виноватой, как будто она обожглась и от этого закусила губы.
Чем дальше они удалялись от села, чем длиннее был их разговор, тем все понятнее становилась ему эта девушка, и Веня исподлобья с явной симпатией поглядывал на нее.
— Тося, а вы знаете, о чем я сейчас подумал?
— О чем же? — заинтересованно спросила она.
Веня остановился и, зажмуриваясь, сказал:
— А вот если бы за эту минуту, пока я ничего окружающего не вижу, произошло бы фантастическое событие. Если бы какая-нибудь фея вас переодела. Вместо солдатской гимнастерки — яркое шелковое платье, вместо хромовых сапог — туфли лодочки, а на плечах — сиреневая прозрачная косынка. Я не уверен, что вы, пройдя мимо, удостоили бы меня взглядом.