— Им же цены нет на войне, этим технарям, и что бы мы делали без них. Кто бы сумел из нас, летунов, подняться в воздух, скажите?
И сдержанным одобрительным хором голосов откликнулся летный состав одним только словом: «Никто».
Весна сорок пятого наступала не по законам метеорологии. Она опрокидывала эти законы вместе с разливами рек и озер, вместе с яркой прозеленью травы на нераспаханных полях и откосах о железнодорожных насыпей и автострад, суровыми ветрами, идущими от балтийских берегов, будто бы гнала прочь на запад торопившиеся в своем последнем предсмертном отступлении надломленные фашистские войска. С какой горькой тоской читали когда-то в сорок первом и сорок втором на полетных картах, спрятанных в планшетки, названия деревень и городов на пути отступления, ведущих к Москве: Безденежное, Праслово, Подсосонье, и с какой радостью, получив новые карты теперь, видели на них автострады, ведущие к Берлину и другим городам третьего рейха, читали, пусть не всегда с правильными ударениями, названия поселков, рек и городов, стоящих на пути к фашистской столице!
Однако движение вперед, на запад, штурмовой дивизии полковника Наконечникова временно прекратилось, и она перестала менять аэродромы своего базирования. Впрочем, это и немудрено. Не только она, но и весь 1-й Белорусский фронт остановился перед восточным берегом Одера — этого последнего водного рубежа на пути к Берлину. За голубоватой ленточкой, которой река была обозначена на картах, открывался прямой путь к фашистской столице. И ой каким он уже был коротким! Франкфурт-на-Одере, несколько мелких городов, и уже расползалось на карте жирное черное пятно Берлина, словно клякса в ученической тетради.
Наконечников позвонил на рассвете Климову, когда тот еще спал и не сразу снял трубку, отгоняя от себя остатки сна:
— Слушаю, товарищ полковник.
— Все боевые задания на сегодняшний день отменяю. Выполнить только один полет. Надо на низкой высоте разведать аэродром под Франкфуртом-на-Одере. Ходят слухи, что там у них базируются реактивные истребители Ме-193 и Ме-262.
— Гм… И вы это открытым текстом, товарищ Первый?
— Не остри, — сердито пресек Наконечников. — Вот-вот совсем начнем воевать открытым текстом, чтобы до их логова поскорее дотопать. Разведку провести с самой низкой высоты, какая только возможна. Послать лучший экипаж и одного ведомого для прикрытия. Только пару, большой группы не надо. Кто поведет?
— Майор Бакрадзе, товарищ Первый, — ответил командир полка.
— Устроит, — прогудел бас Наконечнкова, и трубка замолчала.
А через час заспанный и почему-то очень хмурый Вано, бегло осмотрев штурмовик, подготовленный Максимовичем, мотористом и оружейником, сердито сказал опоздавшему на самолетную стоянку воздушному стрелку:
— Я представляю, Веня, как тебе трудно было вставать раньше времени от теплой и, насколько я понимаю, горячо любимой жены и, вероятно, матери твоего ребенка в недалеком будущем и плестись на стоянку. Между прочим, и мне что-то хорошее снилось. Но командир оборвал наши сны и не дал их досмотреть до конца. Задание срочное, Веня. Пойдем аэродром разведать под Франкфуртом, где, по предположениям, их новые реактивные «мессеры» базируются.
И через считанные минуты два темно-зеленых, под цвет наступающей весны, закамуфлированных «ила» уже шли по маршруту. Вторую машину, как и всегда, пилотировал ведомый Бакрадзе Слава Овчинников.
Видимость была никудышной. Передняя кромка горизонта неохотно расступалась перед «илами» и тотчас смыкалась за их острыми килями. И все же, ни на секунду не ослабляя напряженных глаз, Веня просматривал в пространстве, остающемся за их килем, очертания то и дело погружающегося в туман и вырывающегося из него второго самолета. Иногда машина Овчинникова почти совсем зарывалась в опустившейся над ними невесомой пене, оседающей на металлических плоскостях до того плотно, что исчезала из глаз сидевшего за турелью Якушева. И одного неточного движения, одной оплошности ведомого или ведущего было достаточно, чтобы они обе столкнулись и одним пылающим клубком дыма и огня рухнули на землю. Но когда туман редел, Якушев видел красный кок второй машины и напряженно застывшее лицо ее летчика под фонарем. И от этого становилось веселее, потому что покоем сменялось оцепенение. «Молодец, Слава, — думал он, успокаиваясь. — Какой же, право, молодец, если не нарушает ни интервалов, ни дистанций ни на метр».