— Что такое? — спросил он испуганно.
— Ничего. Оставь…
Она сидела теперь согнувшись.
— Тебе больно?
— Нет, ничего. Правда ничего. — Она опять выпрямилась и сказала: — А вот я раз попала в такую темень — темнее, чем здесь. Недели две назад.
— Ты живешь в Хеймстеде?
— Не надо спрашивать. Чем меньше ты обо мне будешь знать, тем лучше. Потом поймешь, почему. Ладно?
— Ладно.
— Ну вот, слушай. Сегодня нет луны, но ночь очень ясная. А тогда луны тоже не было, но было облачно и еще не выпал снег. Я была у одного приятеля, заболталась и ушла от него в середине ночи, гораздо позже комендантского часа. Было так темно, что никто меня бы не увидел. Я отлично знаю окрестности и, касаясь рукою стен и заборов, пошла домой, а чтобы не шуметь, сняла туфли. Хоть и не было видно ни черта, я все время точно знала, где я. По крайней мере думала, что знаю. Я проходила той дорогой сто, а может быть — тысячу раз и мысленно видела ее перед собой. Я знала каждый угол, изгородь, каждое дерево и кромку тротуара — все. И вдруг я потерялась. Что-то было не так. Я нащупала куст там, где должна была быть дверь, и фонарный столб — на месте ворот гаража. Я сделала еще несколько шагов и вообще ничего не смогла нащупать. Я стояла на мостовой, но где-то рядом должен был быть канал, и я испугалась, что сделаю еще шаг — и упаду в него. Я встала на четвереньки и поползла куда-то. У меня не было ни спичек, ни карманного фонарика. Наконец я села и стала ждать, когда рассветет. Знаешь, я чувствовала себя так, как будто я осталась совсем одна во всем мире!
— Ты плакала? — спросил Антон. У него перехватило дыхание, словно сквозь непроглядную тьму он увидел все, что происходило там, где было еще темнее.
— Ну уж нет, — она усмехнулась. — Но, знаешь, мне было страшно. И, наверное, еще страшнее оттого, что было совсем тихо. Я точно знала, что вокруг должны быть люди, а тут все вдруг пропало. Мир кончался там, где кончалась я. Этот страх не имел ничего общего с войной. И еще, мне было холодно.
— А потом?
— Представляешь, я сидела на дороге рядом со своим собственным домом. В пяти шагах от двери.
— Со мной такое тоже раз было, — сказал Антон, совсем забывший, где он находится и почему, — когда я ночевал у дяди в Амстердаме.
— Так это давно было?
— Нет, прошлым летом, когда поезда еще ходили. Мне приснился страшный сон, и я проснулся, и захотел в уборную. Темень была непроглядная. Дома моя кровать стоит правым боком к стене, и я встаю с постели на левую сторону. И вдруг слева оказалась стена. А справа никакой стены не было. Я напугался страшно. Эта стена показалась мне в километр толщиной, а там, где не было стены… там была — пропасть.
— Ну, а ты заплакал?
— Конечно.
— И кто-то зажег свет, и ты понял, где ты.
— Да, мой дядя. Я стоял во весь рост в постели и…
— Тсс!
Шаги: кто-то спускался по лестнице. Она снова обняла его и слушала не шевелясь. Голоса в коридоре; звон ключей. Шум, которого Антон не мог понять, потом — ругань и глухие удары. Кого-то поволокли в коридор, а кто-то другой остался в камере. С тяжелым железным лязгом захлопнулась дверь. Человека в коридоре продолжали избивать, кажется, его били ногами; он страшно кричал. Топот множества ног по лестнице, крики, после чего человека поволокли вверх. Стало тише. Кто-то засмеялся. И больше ничего не было слышно.
Антон весь дрожал.
— Что это было? — спросил он.
— Не знаю. Я здесь недавно. Эти сволочи… Бог даст, они все кончат на виселице, и гораздо раньше, чем они думают. Русские и американцы скоро справятся с этой шпаной. Давай думать о чем-нибудь другом, — она повернулась к нему и провела обеими руками по его волосам, — пока еще можно.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну… пока они нас держат вместе. Тебя-то завтра освободят.
— А тебя?
— Меня, наверное, нет, — сказала она таким тоном, как будто существовала и такая возможность, ее тоже могли завтра освободить. — Но и со мной все будет в порядке, понял? О чем бы нам поговорить? Или ты устал? Спать не хочешь?
— Нет.
— Ладно. Мы все время говорили о темноте, поговорим теперь о свете.
— Хорошо.
— Представляешь — много, много света. Солнце. Лето. Что еще?
— Берег моря.
— Да. Когда там еще не понастроили бункеров и заграждений. Дюны. Солнце освещает лощину меж дюн. Ты помнишь еще, как ярко светит солнце?
— А как же. Ветки, которые там лежали, выгорали добела.
И вдруг она начала рассказывать, словно обращалась не к нему, а к кому-то третьему, невесть как очутившемуся в их камере.