— Schmeckt, gelt?[38] — сказал фельдфебель.
Потом он принес вторую кружку молока, с веселым изумлением проследил за тем, как и она была выпита залпом, и велел Антону умыться в уборной. В зеркале Антон увидел рыжевато-коричневые следы крови на своем лице: больше ничего она ему не оставила. Поколебавшись, он уничтожил и это. Затем фельдфебель обнял его за плечи и отвел в кабинет гарнизонного коменданта. На пороге Антон замешкался, и фельдфебель объяснил ему, что надо сесть в кресло перед письменным столом.
Комендант, военный губернатор города, говорил по телефону; он мельком взглянул на Антона и успокоительно, по-отечески кивнул головой. Это был маленький, толстый человек с коротко остриженными белыми волосами, в серой форме вермахта; его портупея с пистолетом лежала возле фуражки на письменном столе. Там же стояли четыре фотографии в рамочках на треугольных подпорках. Антону видна была только их оборотная сторона. На стене напротив висел портрет Гитлера. Антон смотрел в окно, на голые, обледеневшие, бесчувственные деревья, которым безразличны войны. Комендант положил трубку, сделал пометку в бумагах, поискал что-то в папках, потом скрестил руки на груди и спросил Антона, хорошо ли тот выспался. Он говорил по-голландски разборчиво, но с сильным акцентом.
— Да, сударь, — отвечал Антон.
— Што слушилось вшера — ужасно, — комендант покачал головой. — Мир — Jammertal[39]. Повсюду одно и то же. И мой том в Линц разбомбили. Всему капут. Kinder[40] погиб. — Кивая, он смотрел на Антона. — Ты хошешь сказать, — добавил он. — Говори ше.
— Не у вас ли мои отец и мать? Их тоже вчера забрали.
Он понимал, что не должен упоминать Петера, так как может навести их на его след.
Комендант начал снова перелистывать бумаги.
— Это было другое Dienststelle[41]. Прошу прошения, здесь я нишего не могу сделайт. Все сейшас перепутаться. Я думаю, они где-то поблизости. Тут мы долшны подоштать. Война überhaupt[42] не мошет долго длиться. И после все будет казаться как кошмарный сон. Ну, — сказал он вдруг со смехом и протянул обе руки к Антону, — што ми будем делайт с тобой? Остаешься с нами? Станешь зольдат?
Антон тоже улыбнулся, не зная, что сказать.
— Кем ты хошешь потом стать… — он мельком глянул в маленькую серую картонку, — Антон Эммануэль Виллем Стейнвейк?
Антон понял, что у коменданта в руках была его учетная карточка.
— Я еще не знаю. Может быть, летчиком.
Комендант улыбнулся, но улыбка сразу пропала.
— Так, — сказал он и открутил крышку толстой оранжевой авторучки, — пойдем, наконец, к делу. У тебя есть родные в Харлеме?
— Нет, сударь.
Комендант посмотрел на него.
— Совсем никого?
— Только в Амстердаме. Дядя и тетя.
— Как ты думаешь, ты смошешь там пока шить?
— Наверняка.
— Как фамилия твоего дяди?
— Ван Лимпт.
— Имя?
— Э-э… Петер.
— Профессия?
— Доктор.
То, что он сможет пожить у дяди и тети, обрадовало Антона. Он часто вспоминал их красивый дом на Аллее Аполлона, казавшийся таинственным — может быть, из-за того, что вокруг был таинственный, большой город.
Записывая имя и адрес, комендант вдруг произнес с пафосом:
— Phöbus Apollo! Der Gott des Lichtes und der Schönheit![43]
Потом глянул на часы, положил ручку и встал.
— Минутку, — сказал он и быстро вышел из комнаты.
В коридоре он крикнул что-то солдату, и тот, топоча, убежал.
— Сейшас идет маленький конфой в Амстердам, — сказал комендант, вернувшись, — ты мошешь сразу отправиться. Шульц! — крикнул он.
Шульцем оказался фельдфебель. Шульц должен проводить Антона в Амстердам. Пока он сам быстро пишет Notiz[44] для тамошних Behörden[45], мальчика нужно тепло одеть. Он подошел к Антону, пожал ему руку и похлопал по плечу.