— Все эти люди сражались против немцев, — сказал Антон дочери.
— Во время войны, — ответила Сандра и решительным движением повернула голову своей куклы прямо. По лицу ее было видно, что она полностью в курсе дела.
Глубоко взволнованный, Антон рассматривал их. Он никого не знал; Саския, правда, здоровалась с кем-то, но и она уже не помнила, кто это такие. Они вошли в лишенную украшений протестантскую церковь, когда вступление на органе было уже сыграно, и сели в самый последний ряд. Гроб внесли внутрь, все встали, и Антон положил руку на плечо Сандры, которая шепотом спросила его, лежит ли теперь в гробу тот дяденька. Вдова вступила в храм под руку с Де Граафом — неся, разумеется, печать скорби на лице, но глядя на всех немного свысока и иногда кивая кому-то со слабой улыбкой.
— Дедушка! — крикнула Сандра неожиданно громко.
Де Грааф чуть повернул голову и подмигнул ей. Они прошли вперед, чтобы сесть около министра. Теперь Антон увидел там, впереди, еще и бургомистра Амстердама. Надгробная речь была произнесена знаменитым священником, проведшим несколько лет в лагерях. Перепады диапазона его голоса были настолько велики, что Сандра, смеясь, то и дело косилась на отца: казалось, он специально совершенствуется в риторике, имитируя дефект речи, — совсем как Демосфен, набивавший рот галькой, когда он упражнялся в произнесении речей. Слушая его вполуха, Антон заметил женщину, сидевшую чуть впереди, на противоположной стороне среднего прохода. Ее профиль ассоциировался в его сознании с обнаженным клинком, воткнутым в зеленую лужайку, — такое сильное впечатление производило это лицо. Ей было, должно быть, около сорока пяти; в темных, немного чересчур пышных волосах пробивалась седина.
Антон и Саския замыкали процессию, двигавшуюся к кладбищу позади церкви. Во время этого короткого пути — через дорогу, а затем — по посыпанной гравием аллее — все снова заговорили, приветственно замахали друг другу руками, некоторые быстро прошли вперед или назад. Это все больше походило на встречу, а не на похороны.
— Здесь все свои, — сказала Саския.
— Только бы до них не дошло, что сегодня все собрались здесь.
— До кого — «до них»?
— До немцев, конечно.
— Прекрати, пожалуйста, а?
Фотографы снова выискивали знаменитостей, а поодаль стояли местные жители, глазея на процессию. Многие, кажется, только теперь поняли, кто жил среди них все эти годы. Парни, оседлав свои мопеды, смотрели насмешливо, но моторы были выключены. Видно, было что-то такое в этих искалеченных, битых жизнью мужчинах и женщинах, что властно приказывало им молчать.
— Папа?
— Да?
— А что такое война?
— Большая ссора. Когда две группы людей хотят поотрывать друг другу головы.
— Может быть, и не такая большая ссора, — сказала Саския.
— Ты так думаешь? — засмеялся Антон.
На кладбище вокруг могилы образовался тесный круг, так что семье Стейнвейка ничего не было видно. Сандра заскучала, Саския взяла ее за руку и увела с собою. Антон слышал, как, двигаясь у него за спиной, она читала надписи на памятниках и объясняла их Сандре. Время от времени он поднимал лицо к палящему солнцу; одежда прилипла к телу, но он не обращал на это внимания. Тихие разговоры в задних рядах умолкли, когда заговорила вдова, но и это прошло мимо него, растворившись среди летнего дня. Пролетающим птицам они должны были казаться маленькой, темной дыркой в земле, похожей на зрачок глаза, глядящего в небо из середины огромного, зеленого польдера.
После того как в доме священника, последними в очереди, они получили наконец возможность выразить соболезнование вдове, они прошли меж отъезжающими машинами к кафе на противоположной стороне площади. Несколько столиков снаружи были заняты местными жителями, внутри тоже было очень оживленно. Толчея возле стойки, столы сдвинуты вместе, галстуки ослаблены, пиджаки сняты, все наперебой заказывали пиво, кофе и глазунью с ветчиной. Музыкальный автомат играл Strangers in the Night[78]. Министр тоже был здесь; он разговаривал с бургомистром и писал что-то на обороте сигаретной коробки. Здесь были и известные писатели, и даже пользовавшийся скандальной славой лидер движения прово. Саския предложила пойти в другое кафе, но тут вошел ее отец, и с ним — еще семеро, из которых Антон знал, может быть, двоих-троих; они прошли к большому столу в задней части зала, который, очевидно, был заказан заранее. Увидев свою дочь и Антона, Де Грааф позвал их с собою.