— Больного старика? — Такес вытащил изо рта сигарету, но не закрыл его, и дым медленно выходил наружу. — Подайте его мне, я живо перережу ему горло. Перочинным ножом, если понадобится. Больного старика… Как будто речь идет о теле. — Он швырнул газету на стол, затолкал ногой пустую бутылку под кровать и вдруг посмотрел на Антона, с усилием рассмеявшись. — Ну да, ты ведь и по профессии — помощник страдающего человечества, правда?
— Откуда ты знаешь? — удивился Антон.
— Потому что звонил сегодня этому прохвосту, твоему тестю. Надо же знать, с кем имеешь дело?
Такес продолжал на него глядеть; Антон покачал головой, рот его искривила усмешка.
— Разве война все еще идет, а, Такес?
— Конечно, — сказал Такес, продолжая смотреть прямо на него, — конечно.
Антон чувствовал себя неловко под сверлящим взглядом его левого глаза. Не играть же с ним в «гляделки»? Он опустил глаза.
— А ты? — спросил он, оглядываясь вокруг. — Я был так глуп, что никому не позвонил. Ты чем зарабатываешь на жизнь?
— Ты видишь перед собою амнистированного математика.
Антон рассмеялся.
— Для математика на твоем столе слишком большой беспорядок.
— Этот мусор появился из-за войны. Я живу за счет фонда Сороковой — Сорок Четвертый, который был основан господином А. Гитлером, спасшим меня от математики. Если бы не он, я бы до сих пор каждый день входил в класс. — Он взял с подоконника бутылку виски и налил Антону. — За сострадание к безжалостным, — сказал он и чокнулся.
— Будь здоров.
Антон чувствовал, что от теплого виски ему может стать плохо, но не мог отказаться. Такес был еще циничнее, чем вчера. Из-за сообщения ли в газете или из-за того, что был пьян, а может быть, он заранее решил вести себя так. Сесть он не предложил, и Антону это почему-то понравилось. Почему, собственно, человек должен всегда сидеть? Клемансо завещал похоронить себя стоя. Со стаканами в руках они стояли в маленькой комнате друг против друга, как на официальном приеме.
— Впрочем, я тоже подвизался в области медицины, — сказал Такес.
— Так мы коллеги?
— Можно сказать, да.
— Ну-ка, расскажи, — сказал Антон, чувствуя, что услышит что-то ужасное.
— Это было в одном анатомическом институте, неважно где — где-то в Голландии. Директор предоставил его в наше распоряжение для хорошего дела. Там проводились процессы, выносились смертные приговоры и так далее. И приводились в исполнение.
— Это мало кому известно.
— Вот и хорошо. Неизвестно, когда это может снова понадобиться. Это было скорее внутреннее дело: предатели в своем кругу, внедрившиеся провокаторы и прочие дела такого рода. Они получали внизу, в подвале, инъекцию фенола — длинной иглой, прямо в сердце. После чего другие герои в белом разрезали их на кусочки на гранитном столе. Там был большой бассейн с формалином, доверху набитый ушами, и руками, и носами, и пенисами, и кишками. После этого казненных трудновато было бы собрать заново. Все для обучения, понимаешь? — Он с вызовом смотрел на Антона. — Да, я не стою и ломаного гроша.
— Если это для блага… — сказал Антон.
— Боши боялись этого института, старались туда не ходить… Им казалось — там бродят призраки.
— Но тебе так не казалось?
— Там внизу был еще ряд высоких шкафов с выдвижными ящиками, штук по пять на шкаф, и в каждом ящике — труп. Я пролежал там однажды целую ночь, когда нужно было спрятаться.
— Хорошо спал?
— Как младенец.
— Можно мне кое-что спросить, Такес?
— Говори, мой мальчик, — ответил тот со слащавой усмешкой.
— Чего ты от меня хочешь? Ты меня испытываешь, что ли? Это ни к чему. Я тоже свою порцию получил, и тебе это известно лучше, чем кому-нибудь.
Такес посмотрел на Антона и отхлебнул виски.
— Я хочу, чтобы и ты знал, с кем имеешь дело. — Продолжая смотреть на него, он взял бутылку. — Пошли. Дверь оставь открытой, чтоб был слышен телефон.
Он спустился за Такесом по лестнице в подвал, там тоже был коридор. Такес отпер какую-то дверь, и они попали в низкое помещение, назначения которого Антон сперва не понял. Там было душно. Через окно под потолком сочился слабый свет, к которому Такес добавил холодное сияние ряда неоновых ламп; одна из них так и не включилась, бессильно выплевывая из конца в конец фиолетовые шнуры разрядов. Оббитый белый кафель на стенах указывал на то, что когда-то здесь была кухня барского дома; вдоль низкого потолка шли толстые отопительные трубы и другая проводка. Посредине стоял деревянный стол, на нем — пепельница, тоже полная, у стены — потертый диван красного плюша; еще — старомодный платяной шкаф с зеркалом в двери и сломанный велосипед. Все вместе имело вид бункера или подпольного штаба — в особенности из-за пожелтевшей, надорванной в нескольких местах карты, приклеенной скотчем к стене над диваном. Держа стакан в руке, Антон подошел к ней. «Компас Германии» — было написано в правом нижнем углу. Карта была разрисована красными и голубыми стрелками наступления, ведшегося из России и Франции в сторону Берлина, где они встречались. Незакрашенной оставалась часть Северной и Средней Германии и Западной Голландии. Взгляд Антона задержался на море. На выцветшем голубом поле виден был неясный отпечаток рта, поцелуй накрашенных губ, прижавшихся к ней. Он повернулся. Такес сидел, нога на ногу, на диване и смотрел на него.