— Я тебя сразу узнала, — сказала Карин. — Ты стал таким же высоким, как твой отец, и поседел, но в то же время ты совсем не изменился.
— Мне это часто говорят. Не знаю, хорошо ли это.
— Я знала, что когда-нибудь встречу тебя. Ты живешь в Амстердаме?
— Да.
— А я — вот уже несколько лет как в Эйндховене. — Он продолжал молчать, и она спросила: — Кто ты по профессии, Тони?
— Я — анестезиолог.
— Правда? — спросила она удивленно, как будто всегда хотела, чтобы он стал именно анестезиологом.
— Правда. А ты? Все еще медсестра?
Казалось, мысль о себе огорчила ее.
— Давно уже нет. Я много времени провела за границей, там работала с трудными детьми. Потом — здесь тоже, несколько лет, но теперь живу на пособие. Я не слишком здорова… — И, с облегчением меняя тему, она спросила: — Девушка, с которой ты разговаривал, — это была твоя дочь?
— Да, — сказал Антон неохотно. У него было чувство, что она не имела никакого отношения к этой части его жизни, которая существовала скорее вопреки, чем благодаря ей.
— Знаешь, она похожа на твою мать. Сколько ей лет?
— Девятнадцать.
— Она в положении, а? Это видно скорее по глазам, чем по животу. А еще дети у тебя есть?
— Есть еще сын, от второй жены. — Он огляделся. — Он должен быть тоже где-то здесь.
— Как его зовут?
— Петер, — сказал Антон и посмотрел на Карин. — Ему двенадцать. — Он увидел, что она вздрогнула, и, чтобы помочь ей, спросил: — А у тебя есть дети?
Карин потрясла головой и уставилась в спину идущей впереди женщины, которая везла перед собою старика в инвалидной коляске.
— Я никогда не была замужем…
— А твой отец еще жив? — Выговаривая это, Антон заметил, что вопрос звучит саркастически, хотя он и не имел этого в виду.
Она снова затрясла головой.
— Давно уже нет.
Молча плелись они рядом, продвигаясь вперед вместе с толпой. Скандирование лозунгов прекратилось, повсюду раздавалась еще музыка, но рядом с ними все молчали. Карин хотела поговорить о том, давнем, но он чувствовал, что она не отваживалась начать. Петер, навсегда оставшийся семнадцатилетним… теперь ему было бы пятьдесят четыре. И не столько по своему собственному возрасту, сколько по этой вычисленной сумме он понял, как давно все это было. И еще — по этой, разом постаревшей молодой женщине, шедшей рядом с ним, — когда-то он возбуждался, глядя на нее, но с возрастом эти ноги, некогда изящные, как профиль самолетного крыла, превратились в грубые колоды. И эта женщина, может быть, последней видела Петера живым. Со смешанным чувством страха и облегчения, какое бывает у писателя, знающего, что он приступает к последней главе своей книги, Антон сказал:
— Послушай, Карин. Давай не будем притворяться. Ты хочешь об этом забыть, а я хочу знать. Что произошло в тот вечер на самом деле? Заходил ли к вам Петер?
Она кивнула.
— Я думала, он пришел нас застрелить, — сказала она тихо, не отводя глаз от спины перед собой. — За то, что мы сделали… — Она коротко взглянула на Антона. — У него был пистолет в руках.
— Пистолет Плуга.
— Об этом я позднее тоже слышала. Он появился в комнате неожиданно, он был ужасен. У нас горела только одна сальная свечка, но я видела, что он был совершенно вне себя. — Она проглотила слюну и продолжала: — Он сказал, что мы негодяи, что он нас прихлопнет, как мух. Он был в отчаянии. Он не знал, что делать, они преследовали его, и он не мог выйти из дому. Я сказала, что он должен немедленно выбросить пистолет и что мы его где-нибудь спрячем, так как если они придут, то его могут принять за убийцу.
— А что он ответил?
Карин пожала плечами.
— По-моему, он ничего не слышал. Он стоял перед нами, размахивая пистолетом и прислушиваясь к тому, что делалось на улице. И мой отец велел мне замолчать.
Заложив руки за спину, Антон медленно продвигался вперед, нахмурив брови, глядя прямо перед собою.
— Почему?
— Не знаю. Тогда я его не спросила, а потом он никогда не хотел говорить о том вечере. — Она помолчала. — Но они видели, как Петер вошел к нам, они бы обыскали дом и, конечно, нашли бы пистолет. Тогда нас немедленно поставили бы к стенке, как соучастников, так тогда бывало. Никто и не думал сперва разобраться, что было на самом деле.