Он рывком закрыл шторы и обернулся.
— Они тут, — сказал он.
И сразу же в дверь заколотили прикладами ружей, с такой силой, что он понял: сейчас случится что-то ужасное.
— Aufmachen! Sofort aufmachen![8]
Антон бросился в столовую. Мать вышла в коридор и крикнула дрожащим голосом, что не может открыть, потому что потерялся ключ, — но тут дверь отворилась сама, грохнувшись о стену прихожей. Антон слышал, как посыпались куски разбившегося зеркала — того самого, в резной раме с деревянными слонятами, висевшего над маленьким столиком на витых ножках. И сразу повсюду — в коридоре и в комнатах — появились вооруженные солдаты в заиндевевших касках, слишком много солдат для их дома. И дом сразу стал чужим. Ослепленный фонарем, Антон загородился рукою от света; из-под руки он видел сверкающую у кого-то на груди бляху Feldgendarmerie[9], продолговатый барабан противогазной сумки на ремне, сапоги, облепленные снегом, на лестнице и над головой у Антона тоже топали сапоги. В комнате появился человек в штатском. На нем было черное кожаное пальто до пят, на голове — шапка с опущенными наушниками.
— Papiere vorzeigen! — закричал он. — Schnell, schnell, alles, alles![10]
Стейнвейк встал и выдвинул ящик буфета, в то время как его жена сказала:
— Wir haben nichts damit zu machen[11].
— Schweigen Sie![12] — рявкнул немец. Стоя у стола, он кончиком указательного пальца захлопнул книгу, которую читал Стейнвейк. — Ethica, — прочел он на обложке, — more geometrico demonstrata. Benedictus de Spinoza. Ach so! — сказал он, поднимая глаза. — Solche Sachen liest man hier. Judenbücher! — И крикнул, повернувшись к г-же Стейнвейк: — Gehen Sie mal ein paar Schritte hin und her[13].
— Что я должна делать?
— Hin und her gehen! Sie haben wohl Scheisse in den Ohren?[14]
Антон увидел, что его мать, дрожа всем телом, стала ходить взад и вперед. На ее лице застыло растерянное, как у ребенка, выражение. Немец направлял на ее ноги фонарь, который держал солдат, стоявший рядом.
— Das genügt[15], — сказал он наконец; лишь много позднее, уже учась в университете, Антон узнает случайно, что по походке его матери немец пытался определить, не еврейка ли она.
Стейнвейк стоял, держа документы в руках.
— Ich…[16]
— Nehmen Sie gefälligst den Hut ab, wenn Sie zu mir reden![17]
Стейнвейк снял свой котелок и повторил:
— Ich…
— Halten Sie das Maul, Sie verjudetes Dreckschwein![18]
Мужчина просмотрел паспорта и удостоверения, потом оглянулся:
— Wo ist der vierte?[19]
Г-жа Стейнвейк хотела что-то сказать, но муж опередил ее.
— Mein älterster Sohn, — сказал он дрожащим голосом, — aufgebracht von dem schauderhaften Ereignis, hat, ohne zich zu verabscheiden, jäh die elterliche Wohnung verlassen, — und zwar in jener Richtung[20]. — Он указал шляпой в сторону «Дома Удачливых», где жили Бёмеры.
— So, — сказал немец, засовывая документы себе в карман. — Hat er? Jäh, nichtwahr?[21]
— Allerdings[22].
Мужчина кивнул головой на дверь.
— Abfuhren[23].
Все происходило теперь очень быстро. Не разрешив ничего взять с собою, даже надеть пальто, их вытолкали из дому. На улице стояли вперемежку мотоциклы, серые легковые машины и военные грузовики, пляшущие лучи фонариков освещали людей в военной форме, слышны были команды. Некоторые солдаты держали на поводке собак. «Скорая помощь» уехала, на дороге остался только велосипед Плуга. И большое красное пятно на снегу. Антон услышал вдалеке приглушенные звуки выстрелов. Он почувствовал, что рука матери ищет его руку, и увидел ее помертвевшее, застывшее от ужаса лицо. Отец был снова в шляпе и смотрел в землю, как всегда при ходьбе. А душа Антона наполнялась кощунственной благодарностью за всю эту возню, всю эту деятельность после многомесячной гробовой тишины. Может быть, его гипнотизировали яркие снопы света, поминутно падавшие на лицо, но наконец-то, наконец что-то произошло!
Словно во сне он почувствовал, как рука матери вдруг сильнее сжала его руку, и тут же их оторвали друг от друга.
— Тони!
Она исчезла где-то там, за грузовиками; отец тоже. Какой-то солдат взял Антона за плечо и отвел к легковой машине, стоявшей наклонно, наполовину на откосе, спускавшемся к реке. Он впустил Антона внутрь и закрыл за ним дверцу.
Впервые в жизни Антон сидел в автомобиле. В темноте едва видны были руль и измерительные приборы. В самолете намного больше приборов. В «Локхид Электра», например, их пятнадцать; и два руля. Он посмотрел в окно. Родителей нигде не видно. Куда же все-таки девался Петер? Солдаты с фонарями входили к Кортевегам и выходили назад, но, насколько он мог видеть, без Петера. Он наверняка догадался убежать за пустырь. Узнали ли они, что Плуг сперва лежал возле Кортевегов? В саду у Бёмеров никого не было. Окна запотели, и ему стало хуже видно улицу; когда он вытирал их, рука делалась мокрой от его собственного дыхания, но все оставалось искаженным и неясным. Вдруг раскрылись двери, ведущие из спальни его родителей на балкон. Потом солдаты сорвали шторы в гостиной и разбили окна изнутри прикладами винтовок. Застыв, он глядел на сыплющиеся дождем осколки. Вот негодяи! Где его родители возьмут новое стекло, сейчас ведь ничего не достать! К счастью, они, наверное, больше ничего не собирались ломать, так как выходили, один за другим, наружу. Входную дверь они оставили открытой.
13
20
Мой старший сын… ошеломленный ужасным происшествием, внезапно, ни с кем не простившись, покинул родительский дом и направился вон туда (