Убежденно говорит Дриночкин. Ведь и впрямь в Хелмском лагере дох с голода. Когда в Травниках увидел, чему обучают, заявил Мисюре: «Эта работа не по мне!» Отказался бы от проклятой работы, если б не был уверен, что за это убьют. Следователю легко обвинять, а каково было ему, умирающему, когда предоставили выбор: Травники или петля. А он еще жизни не видел…
Харитоненко размышляет над показаниями Дриночкина. Где грань между ложью и неверной оценкой своего поведения? Возможно, верит, что, спасая себя, не устоял перед предложенной эсэсовцами вахманской службой. А вспоминает ли, как решил спасаться предательством, стал в Хелмском лагере доносчиком, выискивал комиссаров, евреев? Думает ли о том, что, хотя поначалу вахманская служба казалась отвратной, страшила своей жестокостью, все же приспособился к ней, ибо обеспечивала благополучную жизнь?
— В чем заключалась ваша служба в Яновском лагере?
— Стоял на вышке, больше ничего не делал.
— Убивали узников?
— Даже близко к ним не подходил.
— Зачем же стояли на вышке?
— Как зачем? Чтобы никто не перелез через проволоку.
— Вот что, Дриночкин! Арестованный Мисюра подробно изложил, как вместе с вами конвоировал узников, как вместе с вами их убивал. Не лучше ли и вам рассказать правду?
— Я рассказал правду! — истерично кричит Дриночкин. Сомнений нет: Мисюра арестован и дает на него показания. Видно, никуда не уйти от тех страшных могил!
— Рассказали правду? Придется все же дать вам очную ставку с Мисюрой.
— Что мне Мисюра! — пытается подбодрить себя Дриночкин: боится встречи с всемогущим лагерным обер-вахманом, хоть теперь их положение одинаково.
Привели Мисюру. Харитоненко выясняет, знают ли друг друга, в каких отношениях.
— Отношения самые лучшие, — Мисюра с любопытством разглядывает Дриночкина. — Парень был что надо: всех слушался, ни с кем не ссорился.
Дриночкин почувствовал издевку. Не понимает, зачем Мисюра нахальничает. Мог бы заткнуть рот бессовестному обер-вахману, знает, как это сделать, но не может решиться: удерживает прежняя покорность. Отвечает односложно:
— Никаких отношений у нас нет.
— Когда учебный вахманский взвод прибыл в Ленчну, вы участвовали в расстреле жителей гетто? — спрашивает Харитоненко Дриночкина.
— Я за всю жизнь даже курицы не зарезал. Разве мог поднять руку на человека!
Обратился Харитоненко с этим же вопросом к Мисюре— тот окинул Дриночкина насмешливым взглядом:
— Чего, Дриночкин, врешь? Где твоя совесть! Нам же приказали расстрелять последнюю партию. Рядом стояли. Ты, как всегда, исправно выполнял приказ.
— Врет, гражданин следователь! Врет! — кричит Дриночкин, кричит от отчаяния, от страха перед приговором и страха перед Мисюрой. — Нахально врет! Он сам стрелял в евреев. Ему это просто: известный убийца. Меня впутывает, чтобы себя оправдать. Из-за него я стал вахманом.
— Ты, Дриночкин, ругай не меня, а родителей, — нравоучительно замечает Мисюра. — Это же они изготовили такой гвоздь, который можно забить в любую стену.
Харитоненко с интересом разглядывает Мисюру. Хитер, умен, точен в оценках и формулировках бывший обер-вахман. На каждом допросе раскрывает себя, дорисовывает новым штрихом. Не было случая, чтобы утратил контроль над собой, точно следует избранной линии поведения. Какой же будет линия поведения Дриночкина?
— Так стреляли вы вместе с Мисюрой в узников гетто Ленчны?
— Стрелял только в воздух, — Дриночкин избегает смотреть на Мисюру.
Отвечая на очередные вопросы, Мисюра рассказывает, как в Яновском лагере вместе с Дриночкиным конвоировали узников на расстрел, заставляли раздеваться, гнали к могилам.
— Неправда! Все это неправда! — у Дриночкина омертвели глаза, посинели и сузились губы. Словно отбивается от покойников, выходящих из огромных могил Долины смерти. Истлевшие призраки идут и идут, и нет им конца. Своим криком отгоняет наваждение: — Не убивал! Не убивал! Только стоял на вышке и водил на работы.
Ясно: Дриночкин — не Прикидько, долго не удержится на ложных показаниях, совершенные преступления пересилят его. Пусть остается наедине с ними. Нечистая совесть и извечная привычка к угодничеству определят его поведение даже перед неизбежной расплатой.