— Вы, Иван Иванович, мне заместо родного отца, за вашу заботу хочу хоть как-то отблагодарить. Не обижайтесь, мы люди простые, деревенские — что думаем, то и ляпаем.
Огляделся, достал из кармана тридцатку — и на стол. Усмехнулся Иван Иванович, словно деньги ему ни к чему. Все же взял.
С тех пор так и пошло: мастер — прибыльную работу, Дриночкин ему — деньги. Довольный Иван Иванович треплет парня по щеке:
— Держись, Алешка, за меня, никогда не обижу. Пришелся ты мне по душе: не такой, как многие нынешние.
Ценит Дриночкин такие отношения, и живется ему хорошо: справил костюм, купил полупальто и бурки, прицепился к гармони. Не раз думал послать мамане деньжат, да в последний момент передумывал: «Сама зарабатывает, а я молодой — много требуется».
В 1940 году Дриночкина призвали на военную службу в пограничную часть. Войну встретил красноармейцем Рава-Русской погранзаставы.
Вспоминается Харитоненко Рава-Русская в начале войны. В сводке Главного командования Красной Армии. за 23 июня 1941 года сообщалось: «На Шауляйском и Рава-Русском направлениях противник, вклинившись с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу».
— При каких обстоятельствах вы попали в плен? — спрашивает Харитоненко у Дриночкина.
— Я уже рассказывал об этом.
— Вы рассказывали, как сражалась ваша застава, — напоминает Харитоненко. — Я спрашиваю, как вы очутились в плену?
Как очутился? Дриночкину вспоминается ржаное поле, в которое нашел, а выйти не вышел. Не смог себя пересилить. В бою было страшно; стало еще страшней, когда оторвался от своих. В окопах стрелял, как все; остался один — думал лишь о том, как спрятаться, чтобы никто не нашел. Когда разбросали немецкие самолеты листовки, поднял Дриночкин и прочел: «Штык в землю! Эта листовка является пропуском в плен для неограниченного количества красноармейцев».
С этой листовкой продрожал до рассвета. На дорогах сплошной гул: идут немецкие танки, автомобили, проносятся мотоциклы. Зашелестит под ветерком рожь — чудятся шаги фашистских солдат. Вот они все ближе и ближе. Сейчай немцы увидят его с карабином и застрелят, сразу застрелят, не дадут и слова сказать. Отбросил прочь карабин, вырыл ямку, закопал красноармейскую книжку, комсомольский билет и значок ГТО, осталась только листовка. Перекрестился, зажал в правой руке листовку и пошел к дороге. Немцы должны сделать снисхождение: сам идет в плен…
— Я жду ответа! — врывается в воспоминания голос следователя.
— Не знаю, сколько отбили атак, я даже счет им потерял. Вокруг валялись трупы фашистов. Когда в живых оставалось только шестеро пограничников, меня контузило, потерял сознание. Очнулся в плену, — немногословно сообщает Дриночкин.
— Красноармейца Рублева помните?
— Был такой, служили в одном отделении.
— Где находился Рублев, когда вас контузило?
— Я тогда и себя видел как в сплошном тумане, а вы, гражданин следователь, спрашиваете, где был Рублев? — укоризненно замечает Дриночкин.
— Рублев допрошен, утверждает, что вы во время боя куда-то исчезли.
— Выдумывает. Тогда, в том пекле, мы друг за другом не смотрели, каждый думал о своем смертном часе.
— Нет, Дриночкин, настоящие бойцы думали о Родине, — твердо возражает Харитоненко. — Только один, исчезнувший, думал не о ней — о своем смертном часе.
— Надо понимать, что я сам побежал к немцам?! — кричит, как всегда во время приступов страха, Дриночкин. — Не пришьете, не докажете.
— Доказали! — спокойно констатирует Харитоненко и берет телефонную трубку. — Пригласите свидетеля Рублева ко мне в кабинет.
Вошел свидетель Рублев, сел на предложенный стул. Дриночкин исподтишка разглядывает пожилого, поджарого мужчину с заострившимися чертами морщинистого лица. Глубоко сидящие глаза спокойно смотрят на следователя.
Харитопенко выясняет, знают ли друг друга Рублев и Дриночкин.
— Служил на нашей заставе какой-то Рублев. Может, этот, — отвечает Дриночкин.
— Хоть и много лет прошло, но уверен: этот гражданин и есть Дриночкин, с которым служил на погранзаставе, — припоминает Рублев.