— Не было другого выхода. Но очень переживал, даже приходила мысль о самоубийстве, не хватило на это сил. А совесть грызла все время.
— Если переживали и мучила совесть, почему после войны не явились в органы правосудия и не покаялись в своих преступлениях?
— Боялся расстрела. Был еще молодой. Если разобраться, жизни не видел. Решил честным трудом загладить вину перед Родиной…
Дриночкину вспоминается август сорок пятого, бюро оргнабора в Берлине. Ждут недавние остарбайты своей очереди, советуются, куда ехать, как дальше жить. Он, Дриночкин, не спешит, прислушивается к разговорам. Многие едут в Магнитогорск, это устраивает: в Выползово возвращаться опасно, вдруг там что-то прослышали, ищут. В Магнитогорске станет опять Алексеем, уроженцем села Нарачино, исчезнет москвич Александр. В незнакомом городе начнет новую жизнь, там не станут искать вахмана Дриночкина.
Дождался очереди; скрывая волнение, зашел в кабинет. На вопросы отвечает четко, подробно. Правдиво рассказал о своей довоенной жизни, о службе в армии до самого плена: Хелмский лагерь не назвал: оттуда тянется ниточка. Когда служил в Яновском лагере, много наслышался о лагере военнопленных во львовской Цитадели. Его-то и назвал местом своего плена до осени 1943 года, затем — Бухенвальд.
— Расскажите о своей жизни и трудовой деятельности в Магнитогорске, — предлагает Харитоненко.
— Сами знаете, какие были послевоенные трудности; я не бегал от них, не искал легкой жизни. Работал слесарем инструментального цеха, жил в общежитии. Женился на работнице нашего цеха Вере Егоровой из семьи потомственных магнитогорских рабочих. Переехал к ней, жил как все. А о том, как работал, видно из грамот и благодарностей, изъятых при обыске.
Дриночкин обстоятельно рассказывает о работе, об успехах — не только своих, но и цеха, в котором руководил профсоюзной организацией. Заполняя страницы протокола допроса, Харитоненко старается уяснить, как жизнь бывшего вахмана совместилась с жизнью передового рабочего.
Не поймет Дриночкин, каким образом спустя многие годы всплыли он и его преступления, когда и где допустил промашку. Вспоминается, как приехал в Магнитогорск, устроился работать по довоенной специальности. Вернулись сноровка и навыки, с начальством ладил, как когда-то в Москве. Жизнь налаживалась. Однако общежитие стало надоедать: комната на пять человек, неудобно. Решил жениться. Вскоре подружил с Верой Егоровой, жившей с родителями в поселке Крылово. Все чаще стал приходить к ней домой. Полюбился матери Анне Николаевне и отцу Михаилу Степановичу. Назначили день свадьбы. Всей комнатой в общежитии готовили жениха: в складчину купили офицерские суконные брюки, френч с отложным воротником.
Небогатой была свадьба, как все тогдашние, но веселой и радостной. Пели под гармошку о синем платочке, о девушке, провожавшей бойца на фронт, об огоньке в тесной печурке фронтовой землянки. Задушевно получилось, все подпевали. Взгрустнулось Дриночкину, вспомнил родное Выползово. Может, в селе еще живут милая матушка и нелюбимый, но все же отец, родичи. А он не смеет им на глаза показаться. Встал жених, постучал ножом по стакану:
— Прошу наполнить посуду. Хочу сказать слово.
Налита водка в разноразмерные рюмки и стаканы, Дриночкин поклонился гостям, потом родителям Веры.
— Дорогие гости! В войну я потерял всех своих близких. Лежат в сырой земле маманя с папаней и три брательника. Немало горючих слез пролил я, скорбя о них. Но среди добрых людей с горем легче справиться. Теперь у меня есть не только жена Вера, есть маманя — Анна Николаевна, папаня — Михаил Степанович и еще есть сестренка Наташенька. Прошу гостей выпить до дна за здоровье моих новых родителей и новой сестренки.
Всем понравился тост. Выпили, хвалят жениха, а он продолжает стоять. Дергает Вера за френч — не садится.
— Подожди, Вера, дай закончить, — повернулся Дриночкин к гармонисту, поклонился: — В память о моих погибших родителях и братьях прошу сыграть «Вы жертвою пали».
— Но это же свадьба… — журит Михаил Степанович.
— Алеша желает помянуть родителей, грех мешать такому делу, — прослезилась Анна Николаевна.
Заиграл гармонист торжественно-грустную мелодию, Дриночкин удовлетворенно думает: «Пусть все знают, что у меня нет родных, а то начнутся расспросы: почему, мол, никто не приехал на свадьбу. Береженого бог бережет». Умолкла гармонь, женщины вытирают глаза уголками платков; кто постарше — хвалят Алешу: уважительный сын. «Что было бы, если б узнали, что поминаю живых?» — жутковато становится Дриночкину от непрошеной мысли.