— Благодарю, мистер Дмитриевский, за разъяснение, — саркастически улыбается Петрушович. — Еще один вопрос свидетелю. Если вам было жаль Розу, почему вы ее убили вместо того, чтобы оказать медицинскую помощь?
— В Яновском лагере не было больницы. Медицинская помощь запрещалась, врачей-лагерников за это наказывали. Помочь можно было только таким избавлением от мук, — угрюмо объясняет Мисюра.
— У меня больше нет вопросов, — объявляет адвокат Петрушович.
После обеда приступили к допросу Лясгутина. Снова интересуется Петрушович, откуда бывшему вахману известно, что Сушко изнасиловал Розу.
Улыбнувшись, Лясгутин объясняет адвокату:
— У нас в Одессе девушки так себя ведут, когда их насилуют, а после изнасилования имеют такой самый вид. Как в Соединенных Штатах — не знаю. Может, ваши девушки себя иначе ведут, но я сомневаюсь.
— О, Одесса! — воскликнул Натсон.
— А что вам сделала плохого Одесса? — интересуется Лясгутин.
— Моя мать из Одессы, — сообщает Натсон.
— Чтоб я пропал! — восхищается Лясгутин. — Так, может, мы жили в одном дворе, слушали одного шарманщика, у одного продавца покупали горячую пшенку?
Ничего не ответив, Натсон презрительно сжал губы. Прокурор Дмитриевский строго замечает Лясгутину:
— Прекратите шутовство. Ведите себя как положено.
— Я же ничего плохого не думал. Но раз нельзя ни о чем спрашивать мистера, я это буду иметь в голове. Мерси за замечание и просим прощения.
— Кто убил Розу — Сушко или Мисюра? — выясняет адвокат Петрушович.
— При мне не делали судебного вскрытия тела, но я думаю, что пули Сушко было для Розы вполне достаточно.
— Думаете! — хмыкнул адвокат Петрушович.
— Думаю! — миролюбиво подтверждает Лясгутин. — А вы думаете, что с пулей в животе можно гулять по Дерибасовской?
Сам напросился! Дмитриевский все же одернул:
— Обвиняемый, не забывайтесь!
— Не буду, — обещает Лясгутин.
— Представлялся ли по фамилии начальник рава-русской украинской полиции, когда ваш взвод прибыл для отправки евреев из города? — выясняет Петрушович.
— Мне лично он почему-то не счел нужным представиться, — отвечает Лясгутин.
— Так почему вы называете его Осидачем? — победоносно спрашивает адвокат.
— Я его опознал по фотографическим карточкам, сделанным анфас и в профиль, — объясняет Лясгутин. — А когда из Равы-Русской вывозили евреев и убивали, этот человек распоряжался и все называли его начальником украинской полиции. Между прочим, он сам так же себя называл.
— Как вы сумели через тридцать пять лет узнать этого человека по фотографии? — спрашивает прокурор Натсон.
— Если бы вы, мистер, видели, как Осидач крошил евреев, то тоже запомнили бы его лицо.
— А вы не крошили? — интересуется Петрушович.
— Возил, расстреливал, за это свое получу, — серьезно отвечает Лясгутин. — Но ваш Осидач убивал с таким удовольствием, что даже в Яновском лагере стал бы ударником.
— Почему вы сказали «ваш Осидач»? — насторожился Петрушович. Может, обвиняемых инструктировали, предложили помочь погубить американских граждан?
— Как я понимаю, вы защищаете Осидача и Сушко, поэтому они ваши, — вежливо отвечает Лясгутин.
Прокурор Дмитриевский с профессиональным интересом вслушивается в тон вопросов и ответов. Почему так себя ведет Лясгутин? Наверное, потому, что адвокат уж очень бесцеремонно отводит обвинения от того, кто виновен значительно больше рядового вахмана.
Утренняя встреча началась с неожиданности: адвокат Петрушович с сожалением сообщил Дмитриевскому:
— У мисс Адамс закончилась перфолента. Не на чем работать. Без стенографирования допросов мое участие лишается смысла.
— Как же вы отправились в Советский Союз без перфоленты для своей стенографической машинки? — с трудом сдерживая себя, спрашивает прокурор Дмитриевский.
— Мисс Адамс строго указано на эту оплошность, — с издевательским спокойствием сообщает Петрушович и разводит руками. — Однако что не сделано, то не сделано.
— Может, мисс Адамс будет стенографировать без машинки? — предлагает Дмитриевский.
— Мисс Адамс не умеет стенографировать вручную, — сожалеет адвокат Петрушович.
— Сначала адвокат Петрушович не смог работать из-за того, что не имел для смены костюма, прошли сутки — и закончилась перфолента. Можете ли вы принять меры, чтобы продолжить работу, ради которой прибыла во Львов ваша группа, — апеллирует Дмитриевский к Нилу Шерману.