Глава тринадцатая
1
— Свидетель Шерстогубов! — обращается Харитоненко к коренастому мужчине с отполированной кожей лица и чуть выпяченными губами. — Знаете сидящего напротив вас человека?
— А как же. Андрей Емельянович, комендант полиции нашего лагеря.
— А вы, обвиняемый Якушев, знаете этого гражданина?
— Впервые вижу!
— Андрей Емельянович, побойтесь бога! — Шерстогубов укоризненно покачал головой, а улыбка расплылась до самых ушей. — Как это впервые видите, если я цельный год состоял у вас заместителем. За ту проклятущую службу отбухал двадцать годков, а вы признавать меня не хотите.
— Этот человек меня с кем-то путает, — с безразличием отвечает Якушев.
— Четыре дня вы, Якушев, твердили, что находились не во львовском, а в каменец-подольском лагере военнопленных. Только после трех очных ставок сознались, что вы — это вы. Не уйти и от службы в полиции: изобличает не один Шерстогубов, будут очные ставки с другими бывшими полицейскими лагеря.
— С кем? — спокойно выясняет Якушев.
— Для начала с Архиповым и Федченко — вашими передовиками. После отбытия наказания будут рады повидаться с начальником.
— Гражданин следователь! Шерстогубов правильно сказал. Был начальником лагерной полиции Цитадели. Скрывал потому, что фактически ни в чем не виновен.
— Это как не виновен! — с удивлением переспрашивает Шерстогубов. — Меня втянули в грязюку, а сами не виновны?
— Вопрос ясен, переходим к следующему, — прерывает Харитоненко. — Расскажите, Шерстогубов, как в лагере производился отбор поступающих пленных?
— Чаще всего отбор производил наш гестаповец штурмфюрер Штольце. Андрей Емельянович ему помогал. Потом полицейские по команде Андрея Емельяновича вели в башню смерти, еврейскую национальность — в подвал. Если Штольце отсутствовал, отбор производил самолично Андрей Емельянович. Делал все так, как Штольце: искал на воротничках гимнастерок проколы от кубарей и шпал, смотрел на прически. Андрей Емельянович был большой специалист, насквозь видел комсостав. Не раз перед строем произносил такие ехидные речи: «Ну какой ты солдат?.. По глазам вижу: носишь очки, и лоб образованный!» С евреями тоже хорошо разбирался. Всех сомнительных приказывал уводить в свою допросную комнату. Там была обыкновенная железная кровать с высокими спинками. Укладывали сомнительного пузом на кроватную спинку, связывали в один узел руки и ноги. Андрей Емельянович не любил пустых разговоров, с ходу лупил дубинкой по спине. Не все успевали признаться, у многих сразу кровь шла горлом. Оставался пленный живым — Андрей Емельянович отпускал в казарму. Бывали у него, правда, ошибочки. Помню, повел меня и двух полицейских в немецкий госпиталь на Лычаковской. Там на черных работах находились тридцать военнопленных грузин. Кто-то шепнул Андрею Емельяновичу, что промеж них укрываются евреи. Отобрал Андрей Емельянович шестерых пленных, увел в свою допросную комнату. Пришел Штольце, лично допрашивал, Андрей Емельянович ему помогал. Поклал первого сомнительного на спинку кровати, руки-ноги связал, остальные рядом стоят. Штольце к связанному на «вы» обращается, спрашивает фамилию. Вежливый был немец, никогда не кричал. Тот со спинки хрипит: «Харбедия». Андрей Емельянович докладывает Штольцу: «Это жидовская фамилия». Харбедия кричит: «Я грузин!» Все, кто ждал своей очереди, тоже загоготали: «Он грузин! Мы все грузины!» Взяло меня сомнение: еврейская национальность с таким хрипом не гогочет. Начал Штольце допрашивать Харбедию, орудует дубинкой — очень заинтересовался этой работой. Я тихонечко шепчу Андрею Емельяновичу: «Сдается, это грузин. Точно знаю, как разговаривает эта национальность». А Андрей Емельянович человек гордый, не любит, когда задевают его самолюбие: «Не суй нос! Без тебя разберутся». Без меня — так без меня, мое дело маленькое. Но ведь правильно предупредил, получилась промашка. Уже третьего добивал Штольце, а те, которые еще могли разговаривать, — ни в какую: грузины и все. Тут и Штольце засомневался, вызвал из лагерной обслуги грузина Замбахидзе, приказал поговорить по-грузински с теми, кто еще оставался в живых. Переговорили — Замбахидзе докладывает: «Грузины!» Может, вспомните, Андрей Емельянович? Вы, конечно, тогда были большим начальником, однако можно было и меня послушать, не вышло бы ошибки.