— Разрешите, гражданин следователь, сделать заявление, — просит Шерстогубов.
— Пожалуйста!
— Пусть Якушев не темнит. Принимал он своих стукачей хитро, с разными фокусами. К примеру, вызовет десяток пленных, по одному допрашивает, кто сделал на стене надпись против немцев, между ними незаметно принимает своего стукача. Был мастак на такие премудрости. А о подполковнике говорит неискренне, несерьезно. Конечно, знали бы немцы его звание, сразу бы нашли подходящее место. Но ведь тот подполковник выдавал себя за красноармейца. Надо, Андрей Емельянович, рассказывать правду, хватит обманывать Советскую власть.
Очная ставка закончена, Шерстогубов вышел из кабинета, Харитоненко объявляет перерыв на обед.
Уперся Якушев взглядом в решетку окна камеры, не заметил, как выел суп, взялся за кашу. Вспоминается бойня. Там чувствовал себя не бойщиком — богом. Подходит к свинье, почешет за ухом, погладит и — трах обухом по башке, тут же ножик в сердце. Выбирает другую. Захочет — эту, захочет — ту. Так когда-то царствовал в Цитадели над людишками, чей ум был ничто по сравнению с его властью и силой. Еще до войны, когда стал выбиваться в хорошую жизнь, невзлюбил образованных, особенно в очках. Любого умника мог бы кулаком уложить, а приходилось терпеть их превосходство. Зато в лагере показал в полное свое удовольствие, кто они и кто он. Правда, после войны редко вспоминал о том времени, было такое чувство, как будто сам превратился в скотину, за которой охотятся, которую могут убить. С особой ясностью понял это, когда кадровик Николай Сергеевич стал расспрашивать, от какого полка отстал и к какому пристал, когда брали Львов, вроде бы такие сведения нужны для пенсии. Чепуха, конечно. Надо было сразу сматываться, может, удалось бы еще погулять. А у него, видите ли, испортилось настроение. Пришел домой и стал на Машке отводить душу. И чего тогда взъелся? Едва зашел — и началась музыка…
— Машка!
— Чего тебе? — лениво откликнулась Мария Степановна.
— Как, стерва, говоришь с мужем?! — врезал кулаком по лицу.
Размазывая кровь из разбитого носа, стала скулить:
— За что?.. За что?.. За что?..
Еще спрашивает! Могла бы понять: кто кормит, тот и хозяин. Моментально подурневшая женщина, уродливо выпачканная кровью, стала чужой и противной. Ему бы думать о более важном, а он стал себя ублажать:
— Значит, не усекла, за что получила? Муж пришел с работы, на столе нет обеда, а она таращится в телевизор. Может, пришло время на бойню?
Подошел к ней, вынул из кармана охотничий нож, открыл, осмотрел лезвие, на палец попробовал — как бритва. Глядит Машка на нож и не дышит, а он аккуратненько взял за волосы, притянул голову к спине и уперся кончиком лезвия в шею.
— Прикончу, закопаю — и дело с концом! — смеха ради проколол кожу, выступила у лезвия кровь, а у нее глаза вылазят, ртом хватает воздух, как задыхающаяся рыба, руки и ноги трясутся, того и гляди окочурится. Дура! Хотел бы убить, разве так бы прокалывал шею. Отпустил, успокоил: — Живи и понимай, как служить мужу, в другой раз не помилую…
— Якушев, на выход!
Обед закончен, опять на допрос.
— При каких обстоятельствах были назначены начальником лагерной полиции? — выясняет Харитоненко.
— Подвела аккуратность, сызмальства к ней приучен. Пленные грязные, мятые, на многих лохмотья, а я чистый, обмундирование в полном порядке. Содержал себя так, как положено красному командиру, а получилось во вред. Думаю, на мою фигуру тоже обратили внимание.
Действительно, медведь медведем. Высоченный, коренастый, руки длинные, на широкоскулом лице глаза посажены узко. Волосы — словно шерсть, и ни одного седого.
— Значит, подвели чистота и аккуратность. А как же ранение в правое бедро, о котором показывали на первом допросе?
— Я уже сознался, что дал неправильные показания о ранении. У меня все было иначе.
— Уточните, как же было в действительности?
— Еще раз показываю. В непрерывных боях наш полк потерял почти всех бойцов и командиров, от моего взвода осталось три красноармейца, не было патронов. Решили выходить из окружения самостоятельно, по одному. Я пошел на Чертков, там у меня осталась жена; хотел переодеться в гражданское и пробираться через линию фронта. Не дошел: полицай задержал и сдал немцам.
— Вы же были командиром. Почему бросили бойцов?
— Какой я командир! Перед войной закончил краткосрочные курсы, дали два кубаря и назначили взводным. За душой всего четыре класса.