— Какой нации?
— Украинец! Отец, деды и прадеды — все были украинцы.
Раньше думал о своей национальности так же, как о фамилии, теперь она может стать пропуском в лучшую жизнь, как та рыба, которую батя таскал Петру Родионовичу. Агитаторы говорят, что украинцев отпустят из лагеря в первую очередь, что им будут особые льготы.
— Чем занимался до армии?
— Мы крестьяне. Папаша был даже очень крепким хозяином, имел батраков. Раскулачили, сослали в Сибирь.
Сказал — и екнуло сердце. Под немцем Полтавщина, вдруг проверят! Ну и что, жили неплохо. Ну, не батю раскулачивали, так дядьку Мусиенко. Хоть не родной дядька, двоюродный, все равно. Да и вряд ли станут проверять: хватает у немцев дел.
— Гут, я очень доволен, — помолчав, обер-лейтенант повторяет многозначительно. — Я очень доволен! Наслышан, хорошо себя ведешь в лагере. Не надоело сидеть?
— Надоело! — во весь рот улыбнулся от нахлынувшей радости.
— Молодец, это очень хорошо! — хвалит обер-лейтенант. — Имеешь возможность выйти из лагеря, если заслужишь!
— Сделаю, что прикажете.
— Я должен знать, кто хочет бежать, других подговаривает. Ищи комиссаров, коммунистов, юде. Покажешь свою честность и преданность немецким властям — наградим и отпустим домой.
— Все сделаю, — преданно уставился на обер-лейтенанта, выпятив грудь.
— Садись! — кивнул обер-лейтенант на стоящий в метре от стола табурет. — Садись, садись, разрешаю.
Сел на уголок табурета, держит сигарету внутри ладони, боится что-нибудь не так сделать. Шутка ли, из ямы — и в кабинет, с начальством сидит, покуривает. Надо же!..
Очнулся Мисюра от нахлынувших воспоминаний, похолодело в душе: если бы гражданин следователь узнал об этих обстоятельствах… Ждет ответа. А как ответить?
— Извините, задумался, вся лагерная жизнь прошла перед глазами, — объясняет молчание. — Значит, как стал полицейским? Не я был первым, полицейские уже несли службу в лагере. Еще недавно такие же пленные — и вот ожили, на глазах откармливаются. Не скрою, брала зависть, очень хотелось жить. А тут еще землячок подкатился. Не из нашего района, но тоже полтавский. Разговорились, и стал он меня убеждать, что надо спасаться, идти в полицию. Я ему: «Не лежит душа к фашистской службе», а он: «Нет выхода!» Твердил, что полицейские ничего плохого не делают, только поддерживают порядок.
— А вы сами не понимали и не видели, как этот фашистский порядок уничтожает советских людей?
— Видел, — признает со вздохом Мисюра. — Я вам сразу сказал: проявил малодушие. Но я лично ничего плохого не делал пленным.
— Так чем же закончилась агитация полицейского?
— Когда я согласился, земляк привел к обер-лейтенанту Мусфельду. Полицейским давали задание вербовать на немецкую службу, так что обер-лейтенант меня сразу оформил ь полицию.
— Назовите фамилию, имя и отчество завербовавшего вас на службу в лагерную полицию. Откуда он родом, что рассказывал о своей довоенной жизни.
Кто завербовал? Подавай земляка, ишь чего захотел! Ни слову не верит, ищет путь к другим обстоятельствам. Тут, гражданин следователь, я вам не помощник. Худо мне было бы, если б узнали историю с земляком. Обер-лейтенант во время той первой встречи не зачислил в полицию, предупредил:
— Мы, немцы, верим только делам. Должен себя показать, тогда будет видно, чего стоишь. И ищи подходящих людей, докладывай.
— Есть подходящий человек! — хочется сразу угодить обер-лейтенанту, а заодно помочь доходяге Дриночкину.
Подумал и о том, что с ним будет сподручней. — Тихий, послушный, желает служить немецким властям. Дриночкин.
— Ладно, посмотрим, — сделал обер-лейтенант Мусфельд отметку в блокноте, вызвал солдата и приказал:
— Накормить!
Завел солдат в соседнюю комнату, выдал полбуханки хлеба и двести граммов колбасы.
Тут же сожрал колбасу и большую часть хлеба, остаток спрятал за пазуху. Не то чтобы сыт, но заморил червяка, напился чистой воды.
Встретился с Дриночкиным, поделился оставшимся хлебом, рассказал, как все ловко устроилось.
— За тебя замолвил словечко.
— Спасибочки вам! — униженно благодарит Дриночкин.
— Запомни, даром не дают хлеб, его надо зарабатывать, — поучает важным тоном. — Как заметишь коммуниста, комиссара, еврея, беги ко мне и ч докладывай. К разговорам прислушивайся, я должен знать, кто подговаривает против немецкой власти.
Вскоре Дриночкину улыбнулась удача. Отозвал в сторону и, хотя никого не было поблизости, зашептал: