— Как же вам удалось обмануть полицейского-татарина? — не поймет Харитоненко.
— Раненный в ногу, я попал в окружение и хромал к фронту. В селе на Одесщине приютил сапожник-татарин, принял меня за татарина. Я объяснил, что не знаю татарского языка, ибо с младенчества жил в детском доме. Стал сапожник обучать своему ремеслу, татарскому языку и мусульманским молитвам. Жил у него, пока не зажила рана, выучил за это время несколько молитв. Пришло время, распрощался с сапожником, пошел к линии фронта. Когда уже услышал канонаду и думал, что все позади, схватили полицейские и сдали в немецкую комендатуру. Там впервые выручила «татарская национальность», спасла от смерти, но не от лагеря. В лагере, когда обер-лейтенант Мусфельд поручил полицейскому-татарину проэкзаменовать меня, я побоялся назваться татарином: не знал языка, обычаев, быта. Объявил себя турком и, чтобы обойти все вопросы, с ходу начал с намаза. Молился истово, соблюдая ритуал, как это делал учитель-сапожник. Экзамен выдержал и очутился на внешних работах. Решили с Бобровым не испытывать судьбу: после случая с Прикидько уже не надеялся на свою «татарско-турецкую» внешность. К тому же, могли перестать выводить на работы вне лагеря: в поле оставалось совсем немного картофеля. А получилось так, что все решилось в первый же день моих внешних работ. Я, Бобров и еще двое пленных выбирали картофель на дальнем поле. Изнывающий от безделья полицейский, помахивая дубинкой, крикнул: «Ты, нехристь, видать, никогда не держал в руках лопату. Подойди-ка сюда, поучу!» — «Слушаюсь, господин полицейский!» Шел к полицейскому и злость проникала в каждую клеточку мозга. Я — нехристь, я — жид, а кто он — полицейский? Такой же гад избивал Ивана Боброва, а я стоял и смотрел. Неужели и сейчас! С этими мыслями подошел к полицейскому, размахнулся и ударил острием лопаты по голове. Не знаю, откуда и сила взялась. Бобров предложил двум другим пленным: «Бежим к партизанам. За убитого полицейского ждет смерть». — «Далеко не уйдете, у них собаки, поймают, — ответил Храмов. — Я не убивал, бежать не буду». — «А ты?» — спросил Бобров у пленного Тимошенко. «Я с вами!» — сказал тот. Когда стали уходить, Храмов, постояв немного, поплелся за нами. Хорошим стал партизаном.
— Профессор, расскажите, что было дальше, — просит Харитоненко.
— Что было дальше? Вырвались в лес, оружия нет, с минуты на минуту может настигнуть погоня. Я предложил бежать подальше от лагеря, Бобров ответил: «Пустая затея!» Он был прав: ненадолго хватило сил. Бобров повел по какой-то речушке, потом отсиживались в болоте. Слышали собачий лай, выстрелы, поблизости кружили немцы. Не нашли. Мы переждали сутки и двинулись в путь. В небольшой польской деревне подошли к стоявшей на отшибе хатенке. «Нападем, свяжем хозяев, заберем жратву и одежду, — предложил Тимошенко. — Иначе сдохнем». Бобров не согласился: «В такой развалюхе кулаки не живут, договоримся». Зашли в хатенку со слепыми окошками, старик и старуха затряслись от страха. Поклонился Бобров, заговорил по-белорусски. Сказал, что бежали из плена, попросили помочь. Пришли в себя старик со старухой, накормили, поделились одеждой, дали на дорогу хлеба, кухонный нож. Двинулись мы лесом на Брест. Со всех сторон смерть, а у нас нет оружия. Вывел Иван Бобров на шоссе, предложил Тимошенко: «Ты помоложе, бери нож, залезай на столб и режь провода». — «Зачем?» — не понял тот. «Немцы приедут ремонтировать — будет оружие», — объясняет Бобров. Перерезал Тимошенко провода, залегли мы со своими дубинками, ждем. Долго ждали. Наконец прикатили на мотоцикле трое немецких солдат. В тот день мы стали обладателями трех автоматов. Провел Бобров нас через всю Белоруссию до родных Озерцов — небольшой деревни под Оршей. В пути убивали фашистов, обрастали людьми и оружием, стали партизанским отрядом «За Родину». Командовал отрядом Бобров, меня назначил начальником штаба. Когда наш отряд вошел в бригаду Константина Заслонова, я стал начальником штаба бригады.