Другим путем к секретам вермахта стал ремонт электрической и телефонной сети неприметным монтером бургомистрата Ярощуком. Эта разведка была подготовкой к еще более трудной работе. Следовало в совершенстве освоиться с жизнью оккупированного фашистами города, вжиться в обычаи и нравы мещан, до тонкостей изучить порядки военных и штатских оккупантов.
Все изучив, Николай Ярощук переехал во Львов — последний стратегический узел вермахта в западных областях Украины.
2
— Итак, Мисюра, переходим к вашей вахманской службе. Расскажите, при каких обстоятельствах приняли присягу на верность фашистам и вступили в охранные части СС?
— Гражданин следователь, Гитлеру присягали только немцы, а нас не считали людьми. Подписывал ли присягу доходяга, приспособленный к собачьей службе? Господь с вами!
— Присягу принимал не доходяга, а курсант школы вахманов СС. Может, все же припомните?
Разглядывает Мисюра невидимую точку на стене за столом, грызет ноготь большого пальца.
— Не припоминаю такого случая.
— Бывает, прошло много лет, — соглашается Харитоненко. — Не угодно ли, Николай Иванович, познакомиться с немецкой присягой и заключением графической экспертизы о том, что под присягой ваша собственноручная подпись!
Рассматривает Мисюра пожелтевший от долгих лет документ, выступают перед ним давно забытые строки:
«Заявляю сим, что я обязуюсь служить в надзирательной службе СС и полицайфюрера дистрикта Люблин на время войны и подчиняться обязательным правилам службы и дисциплины».
Его подпись, отрицать бессмысленно, еще одну позицию придется оставить без боя. Но так ли важна эта позиция? Что был вахманом, установлено и без этой бумажки. Все же нельзя выглядеть мелким лгуном.
— Совсем забыл об этой поганой бумажке. Разве это присяга? Какая-то безграмотная мазня.
— Это отречение от Родины.
— Ваша правда, — опускает Мисюра голову. — Только тогда я об этом не думал.
— Так когда вы давали присягу?
— В Травниках. После двух месяцев учебы.
— Сколько времени обучались в школе вахманов?
— Около четырех месяцев, точно не помню.
— В чем заключалась учеба?
— Изучали оружие, уставы, занимались строевой подготовкой, проводились политзанятия.
— О чем шла речь на политзанятиях?
— Хотите, чтобы я через сорок лет вспомнил и рассказал! И тогда в одно ухо входило, из другого выскакивало. Конечно, хвалили Гитлера, ругали Сталина, объясняли все беды России еврейскими кознями. Говорили, что Гитлер уничтожит жидо-большевистскую власть и наступит райская жизнь.
— А еще в чем заключалась учеба?
— Это все!
— Ах, Николай Иванович, не держите слово, — пожурил Харитоненко.
— Гражданин следователь, хоть я не юрист, но прочел в одной книжке, что как из тысячи крыс невозможно создать одного слона, так из тысячи подозрений нельзя создать одного доказательства.
— Это правильно! — рассмеялся Харитоненко. — Значит, требуется слон?
Когда ввели в кабинет пожилого мужчину — морщинистого, рыжеволосого, угрюмого, Мисюра не поверил глазам.
Коршунов! Откуда? Как он себя поведет? Тогда были вместе, должен и теперь быть один интерес.
Сел Коршунов на указанный стул и равнодушно взглянул на Мисюру, будто перед ним неодушевленный предмет.
— Знаете этого человека? — выясняет Харитоненко у Мисюры.
— Знаю! — берет себя в руки Мисюра. — Это Федор Коршунов, вместе с ним мучились в Хелмском лагере военнопленных.
— А вы знаете этого человека? — спрашивает Харитоненко Коршунова.
— Колька Мисюра! — угрюмо констатирует Коршунов. — Вместе служили в полиции лагеря, вместе пошли в школу вахманов, вместе работали в Яновском лагере.
По-разному можно говорить о знакомстве. Этот явно хочет угробить. Зачем? Неужели вымаливает прощение? Дурак, если поверил их обещаниям. Не может этого быть, Коршунов — злой, хитрый и умный, знает, сколько на нем висит всякой всячины.