Среди сорока двух выехавших в Травники был и он, Мисюра. Были Лясгутип, Прикидько, Дриночкин и другие полицейские лагеря. Ехал — радовался, что удалось вырваться из опасной лагерной жизни. Школу вахманов воспринял как надежду на прочное место в будущем. Об этом следователю не скажешь, а он ждет ответа на свой вопрос: «Что еще требовалось?»
— Не знаю, гражданин следователь, как еще объяснить. Действительно, уже стал полицейским. Чего еще не хватало, зачем пошел в вахманы? Всего хватало, залез по горло в дерьмо. Но и тот Колька Мисюра хотел вырваться из дерьма, из лагеря, а потом хоть трава не расти. Конечно, неправильно вырвался, знал бы, где упадешь, подостлал бы соломки.
Вот она, его тактика: ни чистосердечных признаний, ни голословных отрицаний, — отмечает про себя Харитоненко. — После тех, кто отмалчивается, это самый трудный вид обвиняемых. Что ж, Николай Иванович, следуем дальше.
— Итак, бежали без оглядки от невыносимой полицейской службы, не желали помогать фашистам уничтожать пленных. И куда прибежали? Что рассчитывали найти в школе вахманов?
— Уже сказал: не думал об этом. Главным было убежать из Хелмского лагеря.
— А когда приехали в Травники, что стало главным?
— Отоспаться и как можно дольше волынить. Мы ведь в Травниках никому ничего плохого не делали, просто жили.
— И не понимали, для какой службы готовят?
— Понимали! Но мало ли что может случиться потом. Между прочим, я даже думал бежать к партизанам.
— И почему не бежали? — насмешливо выясняет Харитоненко.
Мисюра вновь возвращается в прошлое. Новые курсанты выстроены на плацу. Они, бывшие лагерные полицейские, во французской форме стоят в первом ряду. Остальные — еще в остатках красноармейского обмундирования, изорванного, грязного.
— С прибытием! — поздравляет штурмфюрер Кунд. — Отдыхайте, набирайтесь сил, развлекайтесь.
Штурмфюрер не обманул новичков. После хорошей бани курсантам выдали белье и черную форму. Каждому назначили удобную кровать с матрасом, простынями, одеялом, подушкой. В столовой откармливают вкусной едой. Читают газеты с портретами Гитлера и сводками о немецких победах, брошюрки о жидо-большевистских кознях и рыцарях-немцах, очищающих Россию от погани. Расписывается в брошюрках рай на земле фашистской Германии.
Прошло две недели. Черную форму подогнали к фигурам, выдали винтовки, пока без патронов, распределили по отделениям, взводам, ротам. Началась ежедневная учеба: немецкие военные команды, немецкие военные уставы, материальная часть немецкого карабина, автомата, ручного пулемета. Каждый день топают по плацу, в тире стреляют по изображениям советских солдат. В учебном концлагере обучают службе охраны. Объясняет инструктор, что такое зона и как себя должны вести заключенные, как надо их обыскивать, конвоировать, когда и за что следует наказывать, когда можно убить и когда нужно убить.
— В лагерях сидят враги Германии, их жалеть нечего, — поучает штурмфюрер Кунд. — Это во-первых, а во-вторых, вы всегда должны помнить, что отвечаете жизнью за соблюдение установленного порядка. Поэтому, когда охраняете лагерь, для вас не должно быть ни женщин, ни детей, ни стариков, только заключенные. Кто пожалеет врага Германии, тот сам враг Германии.
Вечером курсантам раздали талоны в бордель: завтра — воскресенье.
После ужина к нему, Мисюре, подошел Дриночкин. Прогуливаясь по плацу, разговорились о сегодняшнем занятии в учебном концлагере.
— Знаешь, Коля, эта работа не по мне, — заскулил Дриночкин. — Как это я буду стрелять в женщин и детей? У меня рука не поднимется на такое: не то что человека — кролика не забил, курицу не зарезал.
— А ты как хотел? — насмешливо выясняет у Дриночкина: — Жратьт ездить в бордель, а работать — где и как хочется. Нет, парень, у немцев это не пройдет.
— И ты сможешь убивать невинных? — спросил Дриночкин.
Убивать невинных! Об этом не думал, сызмальства усвоил отцовскую истину: «Хочешь жить — старайся только для себя. Другие тоже норовят за твой счет поживиться». Так же воспринял инструктаж штурмфюрера Кунда. Конечно, одно дело — нажиться, другое — убить, но тогда отмахнулся от этой мысли и теперь гонит прочь.
— Не придется стрелять, — отделывается от Дриночкина. — Главное — чтобы был порядок.