— Откуда известно?
— Одна полька сказала, до войны у него убирала, — не захотел рассказывать о своих делишках со Стефой.
— Пошли! — согласился Лясгутин. — Валюта всегда пригодится.
У шлагбаума гетто стоит полицейский-поляк, побаивается русских в эсэсовской форме. Все же спросил для порядка:
— Куда вельможные паны идут?
Лясгутин подмигнул полицейскому, состроил уморительную гримасу и сообщил доверительно:
— Надо проведать знакомого, очень соскучились.
Понравилась полицейскому шутка, хочется ладить с эсэсовцами.
— Прошу, прошу! Пан жид будет очень доволен.
Всё гетто — четыре квартала, нетрудно было разыскать дом, описанный Стефой.
Зашли и увидели старика. Стоит у восточной стены, накрылся желтым покрывалом и жалостным тоном что-то бормочет нараспев. Молится, на них не обращает внимания. Стащил со старика покрывало, швырнул в угол, схватил за шиворот, тряхнул как следует:
— Брось свои жидовские штучки! Хочешь жить — отдавай деньги и золото.
Охнул старик, трясется от страха:
— Смилуйтесь, паны! Не только золота, куска черствого хлеба нет.
Небогатая в доме обстановка, не такую думал увидеть. Вспоминается полицейская рожа у шлагбаума в гетто: эти наверняка уже поживились. Оставалась надежда, что хитрый еврей кое-что припрятал. Схватил левой рукой за пиджак, притянул старика, помахал кулачищем под носом:
— Не рассказывай сказки, душу вытрясу!
Старик невысок, до невозможности худ, сгорбленный, трясет седой бородой, не может вымолвить слова, рвутся из горла какие-то хрипы.
— Ша! — вразумляет Лясгутин. — Я, папаша, тебе объясняю по-интеллигентному. Тебе золото уже ни к чему — водку не пьешь и в бордели не ходишь. А мы молодые, красивые, нам хочется погулять. Вспомни молодость, имей к нам сожаление.
Молчит старик, на бороду капают слезы.
Схватил Лясгутин за бороду, тянет, задралась голова старика, он еле стоит на носках.
— Папаша, я жду ответа, где золото, и почему-то ничего не слышу.
Задыхается старик, посинел, судорожно заглатывает воздух. Толкнул ногой Лясгутин — тот упал как подкошенный. Он, Мисюра, очень разволновался: старик хлипкий, как бы до времени не окочурился. Заорал:
— Встать, падаль!
Поднялся старик.
— Золото давай, золото! — врезал его кулаком по морде. Старик выплевывает выбитые зубы, борода покраснела от крови, твердит:
— Нет у меня никакого золота!
Тут уж не жалел кулаков. Упрямым оказался еврей — упал и ни звука.
— Надо оказать медицинскую помощь! — плеснул Лясгутин водой из ведра.
Очнулся старик, со стоном выдыхает непонятные слова. Лясгутин нагнулся, погладил старика по голове, подергал за бороду:
— Придется, папаша, твою шикарную бороду поджечь, и ты таки отдашь золото.
— Ищите! — молит старик. — Нет у меня ничего.
Тогда он уже не выдержал такого нахальства, ударил сапогом в живот:
— Давай, гад, золото!
Нагнулся Лясгутин, перевернул старика на спину, замечает шутливо:
— Ты, Колька, немного погорячился, теперь придется самим искать.
Перерыли весь немудреный скарб, изрубили мебель, пол — так и не нашли золота, только бумажные злотые и никелевые монетки. Очень тогда огорчился.
— Получилась осечка! — успокаивает Лясгутин. — Ничего не поделаешь. Мы же шли не в сберкассу.
Хотели еще пошнырять по гетто, но побоялись: вернется Эберталь, не застанет, могут быть неприятности. Да и поляк-полицейский как бы не настучал.
Через два дня на площадь местечка въехали четыре крытых автомобиля. Из одного выскочили десять немцев-эсэсовцев, из остальных — два взвода курсантов.
Шуцполицейский Эберталь сказал своим вахманам:
— Служба в Ленчне закончилась, возвращаетесь под команду своих непосредственных начальников.
Обрадовались: надоела нудная служба. На площади оказались Прикидько, Панкратов, весь их взвод. Не успели побеседовать — штурмфюрер Кунд скомандовал построение. Перед строем курсантов объявил:
— Сегодня проверим на практике, как вы изучили теорию.
Часть вахманов и местных полицейских Кунд послал в оцепление гетто. Другие, в этой группе оказались он и Лясгутин, с немцами-эсэсовцами пошли по домам выгонять евреев на площадь.
В гетто Ленчны каждый день ждали смерти. Когда приехали грузовики со стрелками-молниями, узники поняли: это конец! Не было такого окна, мимо которого прошли бы вахманы, не было двери, в которую не ворвались бы.
Он и Лясгутин гонят евреев на площадь. Всех гонят: согнутых стариков, едва передвигающих ноги старух, женщин с детьми на руках. Стараются: рядом немцы-эсэсовцы, штурмфюрер Кунд следит за работой.