Кунд, как всегда, спокоен, строг и взыскателен. Не понравилось поведение Дриночкина — строго прикрикнул:
— Зачем уговариваешь? Для чего у тебя карабин? Скомандовал — и не проси: приказ есть приказ.
Он, Мисюра, не разводит пустых разговоров: кого пнет, кого ударит прикладом. Лясгутин гонит с шутками и прибаутками. У дрожащей от страха старухи выясняет состояние здоровья, рыдающей женщине советует утереть слезки, чтобы не портить лицо. Следит, чтобы исправно шли, никто у него не отстает.
На улицах гетто свист, улюлюкание, побои и хохот перемешаны с воплями, стонами, плачем.
В одном из домов услышал шорох, идущий откуда-то сверху. Полез на чердак и заметил притаившихся в углу двух детишек. Увидели фашиста, закрыли глаза ручонками.
Девочка заплакала:
— Дяденька! Не убивайте, мы еще маленькие.
Защемило сердце. Ну их к черту! Мог же не заметить.
А если штурмфюрер уже зашел в дом и заглянет на чердак для проверки? Взяла злость за мгновенную слабость, за то, что жиденята попались под руку. Схватил девочку, просунул через слуховое окно, крикнул стоящим около дома эсэсовцам:
— Ловите!
Корчится на мостовой тело ребенка.
— Гут, гут! — эсэсовец схватил девочку за ноги, размахнулся и ударил головкой о стену дома.
Вслед за девочкой бросил мальчика.
Согнали на площадь всех жителей гетто, больше полутора тысячи, приказали сесть на землю. Эсэсовцы отобрали двадцать мужчин, вручили лопаты, штурмфюрер Кунд отметил длину и ширину ямы, приказал копать. Копают мужчины себе и близким могилу, остальные жители гетто молча сидят на земле, прощаясь с жизнью.
Тем временем эсэсовцы и курсанты обедают. Каждый получил хлеб и колбасу, выдали по бутылке шнапса на троих. Выпили, закурили, балагурят. Часа через три, когда евреи отрыли могилу, штурмфюрер Кунд объявил, что пора приступать к работе.
— Раздеться, аккуратно сложить около себя вещи! — командует Кунд могильщикам.
Одни молча раздеваются, безразличные ко всему, другие окаменели от ужаса, стоят недвижимо, третьи рыдают.
Вахманы орудуют плетьми и прикладами — растут горки одежды, голые евреи жмутся к краю могилы. Немцы-эсэсовцы приступают к расстрелу. Падают в яму убитые, корчатся раненые. Кровь и выстрелы, выстрелы, выстрелы.
Стоящие у ямы раз умирают, сидящие и ждущие очереди умирают стократно. Курсантам становится невмоготу — кого-то качает, кого-то тошнит: никогда не видели, чтобы просто так спокойно и безразлично убивали людей, чтобы так лилась кровь. Всячески скрывают свое состояние, сбрасывают в могилу недобитых евреев, гонят новые партии, заставляют снимать одежду.
Когда остались последние четыре десятка узников гетто, штурмфюрер Кунд скомандовал:
— Сейчас будет учебный расстрел, двадцать штук — первому взводу, двадцать — второму.
Отстрелялись курсанты. Вздохнули с облегчением. Дружно засыпали могилу.
Похвалил штурмфюрер Кунд, объявляет:
— Час на отдых. Разрешается экскурсия в гетто, можете на память о своей первой настоящей работе взять сувениры.
Он, Мисюра, с Лясгутиным и Дриночкиным, одной компанией отправились в гетто: привыкли друг к другу.
— Ну как? — спрашивает Лясгутин у Дриночкина.
Тот весь желтый, сигарета в руке дрожит:
— В жизни такого страха не видел.
— А все же стрелял!
— Сам не знаю куда…
— Ну и дурак! — пожурил Дриночкина, хотя самому было невмоготу. — А если бы все так стреляли и евреи продолжали стоять, что тогда? Штурмфюрер приказал бы расстрелять нас вместе с ними.
Глава пятая
1
Уборка произведена, каша съедена, чай выпит. Мисюра шагает по камере из угла в угол, размышляет о предстоящем допросе. Что знает Харитоненко? Мокрых дел не пришьет: давно сгнили свидетели. А в остальном не с него, Мисюры, спрос, не он делал политику. Свидетели… Конечно, тех, которых он спроваживал на тот свет, следствию не воскресить. Но как мог он допустить такую промашку — сбросить со счета вахманов, отсидевших свой срок? Ведь слышал о них, читал в газетах. Как-то не задумывался: жизнь катилась гладко, столько лет прожил Мисюренком, занимал ответственные посты. А у Харитоненко, видно, заготовлен не один Коршунов, и все они завидуют тем, кого обошла Колыма. Небось злорадствует Коршунов, узнав, что ловчиле Мисюре тоже пришло время отвечать. От полиции и вахманской службы не отвертеться, и не от Колымы надо защищаться — от вышки. Значит, пришло время каяться. С Харитоненко надо держать ухо востро, особенно когда начинает советовать, и все же одним советом стоит воспользоваться. Любые показания сегодняшнего Николая Ивановича Мисюры должны быть суровой оценкой преступлений немецкого вахмана Кольки Мисюры. И тогда известный адвокат Златоградский — жена уж его из-под земли добудет — так начнет свою речь: «Граждане судьи! Кольки Мисюры, ставшего по своей невежественности фашистским пособником, давным-давно нет. На скамье подсудимых совсем другой человек — трудолюбивый гражданин советского общества, умный и рачительный администратор, хороший семьянин. В одном допустил непростительную слабость — не хватило сил честно и открыто осудить того, прежнего. Не оправдываю эту слабость. Но вы, конечно, обратили внимание на то, что мой подзащитный не просто давал показания, он участвовал в следствии, был, граждане судьи, вашим помощником в изобличении того Мисюры — фашистского вахмана».